Лорд Дансени. Герилья. Главы XVI-XVII

 Неожиданно обнаружил, что не закончил публикацию перевода романа лорда Дансени "Герилья" (предшествующие публикации см. в блоге по тэгу "лорд Дансени"). Перевод я еще редактирую; сделал и переводы двух других романов, правда, не очень уверен, когда они выйдут. Полагаю, к выходу книги закончу публикацию "Герильи" в блоге. 

Роман, конечно, не лишен политических аллюзий - но все книги можно сегодня читать с учетом этих аллюзий... Впрочем, главное, кажется мне, в другом. Я перевел три романа - один с сюжетной точки зрения относится к литературе ужасов, второй - к фантастике ближнего прицела, третий - героический эпос современности. Но все три посвящены одной теме - мистическому единению Человека и Природы. И только эта тема и была важна для автора, нашедшего исключительно странное и убедительное решение... 

XVI

Получив нужные сведения, Хлака занялся припасами. Он позвал повара и спросил его, сколько еды привезли новые люди и сколько еще осталось в запасе. Осталось немного. Да и запасов воды у людей было недостаточно, чтобы продержаться более трех-четырех дней, если немцы отрежут их от ручьев. Позиция на высоких скалистых утесах, была удобна для борьбы с карабкающимися вверх людьми, но ее невозможно было удержать при осаде.

Теперь у Хлаки было достаточно боеприпасов, но не для пехотных сражений в любой из кампаний, какие велись за последние двести лет, а для войны, в которой он теперь участвовал, войны, в которой не было залпов, и каждый выстрел производился с близкого расстояния и точно в цель, потому что никто из его людей не осмеливался тратить патроны впустую. Хлаке требовались меткие стрелки, и, хотя он не надеялся за два дня сделать снайпера из человека, который не умел стрелять, но рассчитывал, что сможет и за такое короткое время превратить людей в хороших бойцов, способных поразить с восьмидесяти ярдов солдата, движущегося не как охотник, но как воин в незнакомой стране.

Он располагал удивительным материалом - люди этого племени в течение трех тысяч лет неплохо освоили музыкальные инструменты и боевые орудия. В этих горах в любой момент может зазвучать флейта или звук натянутой струны привнесет в сумерки нотку таинственности; но если бы вы стали искать в тех горах музыканта, вы не нашли бы ни маэстро, ни кого-либо, кто хотя бы учился у него; вы бы нашли пастуха или мальчика, пасущего коз, одетого для путешествия по горам - но со слухом у них все было в порядке. Покажите хорошую винтовку любому из этих людей, и в его глазах сразу же вспыхнет тот огонек, который вы видите у знатоков, когда им показывают какое-нибудь древнее и красивое изделие из фарфора, или редкую резьбу по нефриту, или изысканную гравюру. Оружие и песни были известны этому племени так давно, что, если вложить в руки одного из тамошних обитателей военный инструмент или инструмент музыкальный, пальцы будут порхать по струнам и механизмам, и если человек еще не очень хорошо владеет тем или другим орудием, он просто будет ждать объяснений от наставника. Возможно, среди тамошних жителей были такие, кто не разбирался ни в войне, ни в музыке; возможно, среди сотен людей нашелся бы даже один, не имевший желания идти одним из этих путей; но такой человек не стал бы уходить от весны к зиме, от домашнего уюта к скалам и открытому небу, от спокойствия к войне.

Хлака распорядился, чтобы люди истратили при необходимости половину боеприпасов, лишь бы обучить солдат попадать в спичечный коробок с расстояния восьмидесяти ярдов и прятаться от врага на таком расстоянии.

Хотя Хлаке в первую очередь требовались меткие стрелки, он знал все требования войны и не помышлял о том, чтобы вести бои, не выполняя хотя бы одного из них. Поэтому он приказал одному человеку спуститься на знакомую ферму, расположенную на самой большой высоте, и пригнать стадо овец, которое принадлежало фермеру: овец было всего двадцать, но Хлака прикинул, что это поможет его людям продержаться больше недели.

Фермер до сих пор ускользал от подозрений немцев, которые считали, что он думает только о мирной жизни и не тревожится о судьбе своей страны или всего мира, с готовностью препоручая их заботам Великой Расы. Но все, о чем действительно думал фермер, - это свобода, и он надеялся, что однажды Хлака освободит Землю. Он отдал все, что у него было, все, чего требовал Хлака: он просил только о том, чтобы, когда потребуются его овцы, их отогнали вооруженные люди.

Других людей Хлака отправил вниз по горной дороге к большой трубе, через которую протекал ручеек, с мешками оружейной ваты. Хлака выдал и другие материалы: небольшую электрическую батарею и около сотни ярдов проволоки. Этот отряд должен была спрятать взрывчатку в трубе и найти укрытие для человека, который будет управлять электрической батареей.

А другого мужчину Хлака послал с горы на равнину к северу, чтобы тот добрался до другой фермы и привел оттуда четырех мулов, как только опустятся сумерки. На этих четырех мулах мужчина и три женщины должны были всю ночь ехать на север. Там они найдут убежище в доме, расположенном в сорока милях от лагеря, а на следующую ночь отправятся дальше и снова найдут убежище. Дом никто не называл. У них был очень простой пароль: "Хайль Гитлер"; и если при ответе на него в конце громко произносилась буква "р", то все было в порядке, и горцу оставалось только сказать "Во имя Хлаки". И после этого будет сделано все, что можно сделать для почетных гостей в домах гостеприимного от природы племени.

Пока Хлака составлял свои планы и отдавал приказы, Сребниц прогуливался с Грегором среди голых скал у вершины. Это было хорошее место для сражений, то есть для тех, кто располагался на высоте и бился с поднимающимися по склону. Но это была неподходящая для жизни земля, куда дикие овцы уходили не потому, что им нравились голые горы, а потому, что они боялись людей: они бы предпочли зеленые лужайки, если бы у них был выбор. И теперь Свобода обитала в землях, знакомых диким овцам, потому что зеленые равнины Европы были не для них и не для нее. Очень далеко на севере Грегор и Сребниц увидели линию другого горного хребта, бледно-голубого, голубее, чем небо.

Грегор спросил Сребница о сражении в доме, и Сребниц начал ему рассказывать, но очень скоро отклонился от темы.

- София, - сказал он. - Ты ее видел.

– Да, - подтвердил Грегор.

– Она очень красивая, - сказал Сребниц.

– Да, - ответил Грегор.

Сребниц хотел сказать Грегору, какая она красивая, но нужные слова не шли на ум, поэтому он вздохнул и перешел к другой теме:

– Почему немцы хотели обвинить ее тетушек? – спросил он.

– Потому что узнали, - сказал Грегор. – Должно быть, какой-то шпион сообщил им.

– Что именно? - спросил Сребниц.

– Что они сестры Хлаки.

– Сестры Хлаки! - воскликнул Сребниц.

Пожилые дамы, сидящие со своим вязаньем в мягких креслах в уютной, опрятной комнате. Неужели в их жилах течет та самая кровь, которая повела за собой горцев и бросила вызов всей мощи Германии? Он на мгновение задумался. Потом Сребниц понял, что так и было. Их тихий, мирный дом, их безмятежные лица, их сад и старые фруктовые деревья, их дрезденский фарфор, хотя и немецкий, и их старые и основательные привычки - все это, должно быть, направлено против Гитлера; и если от его дел вскипела такая кровь, то наверняка должен бы пробудиться и такой человек, как Хлака, готовый защищать сады и тихие комнаты до последнего, даже на голой Горе? Да, теперь Сребниц понял, что брат старушек может быть именно таким, как Хлака. И тут ему в голову пришла другая мысль.

- А София… - выдохнул он.

– Она его дочь, - сказал Грегор.

- О да, - сказал Сребниц, пытаясь скрыть удивление.

И Грегор сказал что-то о матери Софии, которая давно умерла, о женщине с гор, смутно видневшихся на севере; но Сребниц, в голове которого вспыхивали новые образы Софии, так и не расслышал его слова. Ни один ученый не объяснил ему, что все металлы, содержащиеся на Солнце, можно найти на Земле и других планетах-сестрах; но какой-то инстинкт, более верный, чем наука, давал ему представление о единстве Мироздания, так что Сребниц часто видел, как самые обычные происшествия его повседневной жизни отражаются в звездах или на скалах; и он вдруг вспомнил день, когда впервые поднялся на серые утесы Горы и нашел на обрыве, где не было ни травы, ни почвы, прекрасную розовую горную розу. И находка на мгновение удивила его, как удивило сейчас известие о том, что белокурая и стройная София была дочерью мрачного и грубого Хлаки.

 

XVII

Перед заходом солнца люди двинулись по склону Горы в сторону от своих пещер и развели там большой костер из дубовых веток, чтобы приготовить себе ужин и чтобы им было тепло и весело, пока они будут есть, потому что у них еще оставалось достаточно провизии для сытной трапезы. Там все собрались, и Изабелла, Анжелика и София сели рядом с Хлакой на груду одеял.

Сребниц беспокоился, как бы не прилетел снаряд, пока София сидела там: от костра поднимался большой столб дыма, и даже свет от него начинал расходиться с наступлением сумерек, которые в этих широтах наступают очень скоро. Но, взглянув на остальных, Сребниц вскоре увидел, что они спокойны, заметил, что они верят Хлаке; и было очевидно, что, то ли благодаря опыту, то ли благодаря предвидению, Хлака знал, что немецкие пушки не станут стрелять этой ночью. На самом деле, люди никогда не интересовались, откуда Хлака добывал свои знания: им хватало того, что он знал. И еще можно упомянуть, что Хлака знал очень простую вещь: с ними был шпион, и предполагалось, что шпион останется до следующего вечера, а немцы не стали бы стрелять в собственного шпиона, если бы не захотели получить от этого какую-то особую выгоду.

Только двое мужчин, кроме Хлаки, знали, что цирюльник был шпионом, и сам цирюльник не догадывался, что они знали. Они сидели рядом и держали в руках винтовки, но делали вид, что следят за самолетами. Все остальные горцы относились к гостю как к верному товарищу – и те двое мужчин, которые знали правду, ничем с виду не отличались от прочих.

Когда между цирюльником и Хлакой загорелся огонь, а люди вокруг весело заговорили с гостем, настроение шпиона вскоре улучшилось, несмотря на то, что Хлака недавно испортил его; и цирюльник стал говорить и слушать так, как привык говорить и слушать у себя в заведении, где он занимался двумя делами одновременно. В самый разгар веселья один из двух его охранников обратился к мужчине, стоявшему рядом, и попросил принести из их запасов бутылку вина, которое производится только на одном маленьком острове и которое очень ценится жителями тех краев; и человек, который пошел за бутылкой, удивился, что такая честь была оказана самому новому члену их отряда. Но человек, который стерег шпиона, увидел, что уже выпитое вино разомкнуло его губы, а этот редкий сорт вина развяжет ему язык до настоящего безрассудства.

Принесли бутылку и шпиону подали рог для питья, и он выпил, и ему стало еще веселее. И когда он напевал какую-то песенку, двое стражников подвели его к Хлаке, надеясь получить дополнительные сведения. Но вид Хлаки в свете костра внезапно отрезвил шпиона. И цирюльник сказал, что он бедный человек и недостоин говорить с вождем. И стражи отвели его от Хлаки на другую сторону костра и сели рядом, наблюдая за ним.

Если бы кто-нибудь проходил мимо этого костра и без должного внимания осмотрел всех собравшихся вокруг, то мог бы сказать, что самым счастливым человеком в отряде был цирюльник, а самым печальным - Сребниц. И действительно, его отчет мог оказаться правдивым, потому что присутствие Смерти вызывает радостное возбуждение, и цирюльник был совсем рядом с ней; в то время как сияющие вершины любви возносятся над пропастями, в тени которых блуждали надежды Сребница, когда он видел, как София готовится к долгому путешествию. Он не знал, когда они встретятся снова. Сребниц не знал, как она встретит его, если они когда-нибудь встретятся, и ему хотелось поговорить с ней, чтобы получить какую-нибудь подсказку, но он не мог увести ее от ужасного Хлаки. И София сама предоставила ему возможность, которую Сребниц считал безвовзвратно упущенной; когда, попрощавшись с Хлакой, она и ее тетушки уходили от костра, она пожалела мужчину, который должен был сопровождать их, из-за того, что ему пришлось нести весь багаж; и, глянув поверх плеча, словно наугад, она отыскала ближайшего мужчину, и ее взгляд упал на Сребница.

- Помоги ему, пожалуйста, донести несколько одеял, - попросила София. - Он ни за что не справится с такой кучей.

Мужчина запротестовал, сказав, что без труда дотащит одеяла, но подошел Сребниц и отнес одно из одеял вниз по склону, туда, где его ждали мулы.

– Не торопись, - сказала София, - тебе и так много приходится нести.

И в какой-то степени это было правдой, потому что Сребниц держал не только одеяло, но и винтовку; а отсветы костра падали на скалы, так что идти приходилось очень осторожно. И, кроме того, подумал Сребниц, София не могла точно заметить, что я несу. Поэтому он двинулся медленно, как она ему велела, и пошел последним. И вскоре София немного отстала от своих теток. Изабелла оглянулась на нее, но ничего не сказала. Когда они подошли к тому месту, где впервые увидели летающих мотыльков, миновали голые скалы и начали появляться кусты, София оказалась рядом со Сребницем.

– Вождь - твой отец, - сказал Сребниц.

На мгновение на лице Софии промелькнуло выражение, похожее на тревогу, как будто эти слова заставляли ее бояться. Но теперь Гора окружала ее со всех сторон, и она улыбнулась.

– Да, - сказала София, - но никогда не упоминай об этом нигде за пределами Горы.

- Почему бы и нет? - спросил Сребниц.

– Опасность, - ответила София.

– Они знали, когда приходили к вам домой? - спросил Сребниц.

- Они подозревали, - сказала София. - И они хотели заставить тетушек признаться.

Некоторое время они шли молча, потому что Сребниц испытал настоящее благоговение, узнав, что София была дочерью самого Супруга Свободы и в ее жилах текла королевская кровь этих Гор.

Печаль продлила их молчание. Софии было грустно, потому что она знала, что, спустившись по этому склону, ступит на порабощенную Землю, и предстоящее расставание с Софией тяжким грузом давило на Сребница.

Тогда горцы запели у своего костра на вершине горы одну из баллад этого древнего народа, и песня донеслась до них, разливаясь над горами; и, хотя Сребниц и София не могли расслышать голоса, они знали простые слова. На самом деле, эти слова слишком просты, чтобы их можно было напечатать, чтобы они могли встретить взгляд читателя; вполне вероятно, что их никто и никогда не записывал. В песне пелось о козе, которая отбилась от стада, и о молодом пастухе, который ее искал; но без сопровождающей музыки струнных инструментов той Земли, и без звука пастушьего рога – поистине, не стоит и говорить о песне. И все же она отозвалась в Сребнице и Софии эхом из глубин ушедших веков и донесла до них голос, как будто исходивший от самой Землию Возможно, младенческий лепет, проникавший сквозь череду лет, слышался из тех дней, когда весь народ был свободен, и звучал для тех, кто все еще оставался свободным, пусть только на одной Горе.

София увидела в Сребнице романтическую красоту хранителя Свободы, которой Земля обладала на протяжении веков; и каким-то образом она нашла другой источник света, который озарил его, но не благодаря поступкам Сребница, а благодаря самой Софии. Ведь она помогла Сребницу, когда он заблудился и его преследовали – в ту ночь, когда они впервые встретились. И это тоже придавало Сребницу очарование, которое мы связываем со словом "романтика".

Сребниц не мог описать Софию более или менее внятно, но он думал о ней и вспоминал еще долго, поскольку мысль о ней была тесно связана с величием скал, красотой листьев, цветов и блуждающих мотыльков, сливалась с последними сумерками, которые сияли в небе и тусклый свет которых отражался на ее лице; и можно было бы сказать, что в его воспоминаниях София представала воплощением Горы. Скалистые склоны не казались слишком суровыми в сравнении с грацией Софии, ибо Сребниц думал о дикой красоте цветов, которые здесь распускались; и неважно, знал он об этом или нет, но в неистовой любви мрачного Хлаки к этой Земле таилась нежность, которая расцвела в красоте Софии.

Они говорили о самых обычных вещах, простые слова были так же привычны, как слова пронесшейся сквозь века песни, которую они слышали; и все же эти слова могли бы поведать о вещах, переживших время, если бы удалось правильно передать восприятие этих двух разумов: будущее представлялось сверкающей страной, где дороги были залиты золотым светом, а прошлое - великолепным мраком, озаренным романтикой, в то время как настоящее сияло между ними в очаровательном великолепии.

Когда засияли планеты и первые звезды, а на западном небосклоне все еще догорал отблеск света, они пришли к подножию горы, где на неровной земле ждали двое людей Хлаки с четырьмя мулами.

Когда Сребниц услышал перестук копыт, раздавшийся, когда чуткие уши животных уловили звук шагов на Горе, ему стало ясно: долгая история его встречи с Софией закончилась, о чем он до поры до времени не подозревал. Долгая история. Сколько дней она тянулась? Сколько часов? Но Сребниц не измерял ее ни в днях, ни в часах. Годы его жизни протекали гладко, и по мере того, как его детство сменялось зрелостью, перед ним постепенно открывался новый опыт. И внезапно на него лавиной обрушилась мужественность; вместо того, чтобы отец и мать заботились о нем по законам и обычаям Земли, он увидел, как родителей увезли и они не вернулись; и ему пришлось спасать свою Землю, законы которой были утрачены.

В это время перед ним предстала красота Софии, сияющая посреди бедствия; и затем последовали события такого масштаба и такой силы, с избытком заполнившие его дни; их нельзя было сравнить с событиями других дней, в судьбе Сребница они занимали столько места, сколько могли бы занять события многих лет. В его памяти каждый из дней, прошедших с тех пор, как пришли немцы, был таким же ярким, как день сегодняшний; и вполне возможно, что в его жизни время этих трех-четырех дней сжалось или ускорилось таким образом, что равнялось двум-трем годам праздности и покоя. Этого мы никогда не узнаем, поскольку у нас нет другого способа измерить время, кроме как по тиканью часов и движению солнца и звезд. Есть или были алхимики, обладающие способностью сгущать время, показывая, что, подобно воздуху и в отличие от воды, оно обладает свойством поддаваться такой обработке. Эсхил, Еврипид, Софокл, Аристофан и Шекспир принадлежали к их числу: они сжали и усилили события жизни, так что человек, который погрузиться в творения любого из них на несколько часов, увидит и прочувствует – с восторгом или печалью, но в любом случае очень сильно – что написанное ими открывает о жизни человека и его Судьбе столько, сколько можно было бы узнать, прочитав самые подробные отчеты о множестве людей того времени. И помимо тех, кого я упомянул, есть еще один, кто освещает историю человечества и наполняет часы и дни такой же огромной мощью, какой обладали они, - тот, кого четверо из них называли Аресом, а пятый - Марсом.

И эти чудесные времена, среди ужасающего великолепия, Сребниц повстречал Софию. Он чувствовал иначе, чем чувствуют люди, спокойно прогуливающиеся по бульварам в мирное время, и он считал дни встреч с Софией не так, как дни, отмеченные в календарях, а скорее так, как люди в театре считают время, пока целая жизнь проходит перед ними за один вечер. И история казалась долгой – очень долгой.

А как же чувства Софии? Она молчала, пока они спускались по последнему склону; она села верхом на мула; Изабелла и Анжелика тоже сели в седла, как и горец, который должен был их сопровождать. Люди Хлаки отпустили уздечки, и София быстрым движением поцеловала руку Сребницу. Изабелла так же быстро повернула голову к Софии и собиралась что-то сказать, но в этот момент двое горцев, которые держали мулов, сняли шляпы, низко поклонились ей и Анжелике и поцеловали им руки.

- Неужели весь мир сходит с ума? - спросила Изабелла.

Анжелика вздохнула и ответила:

– Возможно.

И в свете этой новости Изабелла, похоже, решила подыграть и поцеловала руку мужчине, который поцеловал руку ей. И Анжелика, прежде чем темнота полностью скрыла ее, сделала то же самое, что и ее сестра.

С печальной границы между равниной и горами, где произошло расставание, Сребниц и двое горцев поднялись обратно, к гостеприимным скалам.