Рыцарь из Драгонружа
I
НА КРАЮ МИРА
Копыта означали появление лошади,
а лошадь указывала на присутствие всадника, а это означало — посещение Человека.
Для существ драконьей породы,
таких как Дзораг, «Человек» — это значило «Пища». Дракон открыл левый глаз, озарив
пещеру алым светом. Боги, которые перенесли его сюда в самом Начале, чтобы он
мог вечно охранять мост, перекинутый через звездную бездну между этим миром и
следующим, конечно, позаботились, чтобы он никогда не страдал от мук голода.
Прямо над входом в его пещеру они посадили странное дерево Дедаим, чьи
бессмертные ветви всегда приносили ужасные плоды в виде человеческих голов. Для
Дракона нет вкуснее лакомства, чем голова, поэтому Дзораг никогда не голодал.
Но с годами эта однообразная диета ему несколько приелась. Он часто видел сны,
и в его драконьих снах появлялись сочные видения рук, или ног, или даже ступней.
Поэтому цокот копыт, разносившийся
по Краю Мира и раздававшийся все ближе к его пещере, не оставлял Дзорага безразличным.
Все, что могло нарушить однообразие обеденного меню, вызывало у Дракона
интерес, и поэтому он открыл второй глаз и выглянул из своего логова на крутую
и узкую тропинку, которая вилась от его порога к Краю мира наверху.
Когда он раскрыл второй огромный глаз, сернисто-багровое свечение в пещере стало сильнее. Свет мерцал на тяжелых золотых кольцах и на старинных монетах, на которых были вырезаны картуши фараонов, забытых еще до того, как возникла Ниневия, и имена династий, исчезнувших и уцелевших лишь в преданиях. Он сверкал на грудах и холмах драгоценных камней, на тысячах украшений, разбросанных повсюду — на бриллиантах, рубинах и топазах, жемчугах и аметистах, изумрудах и опалах, сапфирах и гранатах и на многих других камнях, неизвестных даже изучающим минералы. Ибо пол пещеры Дзорага был устлан сокровищами: камнями, коронами и слитками в невообразимом множестве. И великий Дракон лежал, сонно свернувшись, на этом богатстве, как птица-мать на своих яйцах, ибо драконы плохо спят на холодном камне.
Стука копыт больше не было слышно,
и Дзораг подумал, не проехал ли всадник мимо него, направляясь на север, в Империю
Пресвитера Иоанна, или на юг, в Далекий Китай, во владения Великого Чама. Но он
догадался, что всадник уже спешился и обмотал поводья своего коня вокруг узловатых
и волосатых корней дерева Дедаим там, где оно нависало над Краем Мира, и что
скоро Человек будет медленно спускаться по опасной тропинке, ведущей к его
двери.
Поэтому Дзораг ждал, терпеливо и
с любопытством. Ибо прошло очень много времени с тех пор, как в последний раз посетитель
являлся сюда, в одинокое логово на самой границе и на окраине Терра Магика
(мира, который лежит так же близко к нашему, как одна страница в книге от
другой, мира, историю и географию которого наши поэты и мечтатели, рассказчики
историй иногда видят в своих самых глубоких снах).
Тот последний несчастный
посетитель был Героем … как же его зовут? Не Зигфрид, конечно; что-то с буквой «т»,
подумал Дракон. Он не мог вспомнить, это происходило так давно. Но череп и одна
из обглоданных бедренных костей лежали в углу под грудой корон.
Великие ветры воют над Краем
Мира, и если не проявить подобающей осторожности, они сорвут вас с ног и закружат
в пространстве, и вы будете падать, падать и падать вечно, потому что у этой
бездны нет дна — просто нет дна. Здесь есть о чем призадуматься.
И Кезрик очень много думал об
этом, осторожно спускаясь по узкой, крутой и опасной лестнице, которую боги вырезали
в твердой скале на Краю Мира и которая вела вниз от волосатых, отвратительных
корней чудовищного дерева Дедаим к широкому каменному порогу перед входом в логово
дракона.
Ветер свистел вокруг него, игриво
трепал его локоны и дергал за плащ, который хлопал за спиной Кезрика, как
крылья огромной летучей мыши. Странно было думать, что эти самые ветры зародились
на какой-то далекой планете — на Альтаире, возможно, или на Бетельгейзе, — но
так оно и было. Они хранили горький привкус, эти звездные ветры, от них исходил
металлический запах озона из далеких туманностей, жалящий аромат фосфора,
возможно, появившийся от падающих звезд, и горький дух молний.
Отсюда он мог видеть устрашающую
арку, которая служила Мостом Между Мирами — могучий изогнутый виадук из укрепленных
камней возносился от крыльца Дракона, чтобы исчезнуть из виду среди звезд. По
этой огромной дороге путешествуют духи королей, святых и героев, направляясь в
следующую жизнь.
Но от холодного ветра у Кезрика
слезились глаза, а от вида этой бесконечной каменной арки кружилась голова. Он
прислонился к стене и потер глаза, глядя вниз.
Синее небо под ним багровело во
тьме.
Далеко внизу мерцали драгоценные
огни — звезды, неизвестные людям и еще не обретшие названий.
Под его ногами сверкал Южный
крест.
Затем красноватый свет из широко
раскрытых глаз Дракона упал на Кезрика, и человек оказался у подножия лестницы.
Боги предусмотрительно снабдили героев железными перилами, чтобы те могли на
что-то опереться, когда встретятся с Дзорагом. Кезрик оперся о перила и
подтянул перевязь так, чтобы меч в ножнах лежал под рукой, но был спрятан в
складках плаща.
Он посмотрел на Дракона, который
все это время сонно разглядывал гостя двумя полуприкрытыми глазами, похожими на
жерла печей.
Голова Дзорага была такой
огромной, что полностью заполняла вход в его пещерное логово, так что он не мог
выйти наружу. А вход в пещеру был так огромен, что в нем можно было бы
построить собор, не повредив ни одной резной фигуры святого, ни одного шпиля.
Зеленая, покрытая мхом от
старости, эта огромная голова, поросшая лишайниками, как древний валун, истерлась
и обветрилась так, что чешуя на ней стала тусклой и бледной.
— Приветствую тебя, Человек, — медленно
произнес Дзораг низким голосом, скрипучим от недостатка практики. — Ты что,
герой?
Этот вопрос заставил Кезрика
рассмеяться, а смех заставил его забыть о страхе.
— Что до этого, о прадед, — учтиво
ответил он, — нам придется подождать конца моих приключений, чтобы узнать ответ.
— Я имею в виду, ты пришел с той
же целью, что и герои? Которые часто убивают нас, представителей драконьего рода,
— сказал Дзораг.
Кезрик покачал головой, взъерошив
рыжие локоны.
— Нет, прадед; и еще осмелюсь
заметить: когда и если я начну карьеру убийцы чудовищ, то выберу кого-то более
мелкого, чем ты.
Дракон слегка улыбнулся этому
ответу, но подозрение все еще таилось в нем.
— Может быть, — прогрохотал он, —
но я чувствую на тебе привкус волшебной стали, и разве это не меч висит у тебя
на боку, плохо скрытый под плащом?
Кезрик признал, что так оно и
есть.
— И именно по поводу мечей я
пришел сюда, потому что хотел бы получить ответ на один вопрос от тебя, слывущего
мудрейшим из всех сотворенных существ, так как ты, по слухам, самый старый.
— Прошу тебя, подойди поближе, — лукаво
предложил Дракон, — чтобы нам было легче разговаривать, не повышая голоса.
Кезрик усмехнулся и покачал головой.
— Отсюда я тебя прекрасно слышу, —
сказал он. — И никогда не следует подходить слишком близко к челюстям Драконов,
даже таких вежливых и гостеприимных, как ты.
Дзораг что-то проворчал и пошевелился,
переместив свой огромный вес. Молодой рыцарь был недосягаем даже для его языка,
который был длиннее, чем вы могли бы подумать, и служил также средством, с
помощью которого дракон иногда добывал себе на обед Героя.
— А что я могу знать о мечах? — спросил
Дзораг немного раздраженно. — Они — древнее проклятие моей расы, и я проклинаю
тот день, когда был выкован первый из них! Хрисаор — вот его отвратительное
имя; Мульцибер сделал его для Юпитера, чтобы использовать в своих войнах против
титанов... Или он был выкован Гефестом, чтобы Один использовал его против Ледяных
гигантов? Я многое позабыл о тех днях, ибо память моя уже не та, что прежде...
Юноша почувствовал легкий трепет
при встрече с такой древностью.
— А ты действительно достаточно
стар, чтобы помнить богов, прадедушка?
Дзораг сонно моргнул.
— Молодой господин, я помню
богов, которые были до богов, и богов, которые царствовали до них. Династии
небес так же бесчисленны, как и династии земли: просто они существуют немного
дольше. Всех их в конце концов побеждает Время, ибо Время побеждает все, что
когда-либо было, есть или будет; за исключением, конечно, только меня самого, потому
что боги, создавшие меня, позаботились, чтобы между мной и Временем всегда существовало
перемирие.
Зеленые глаза Кезрика задумчиво
блеснули. Он поразмыслил о том, как бы ему повернуть ход разговора к делу, ради
которого он сюда пришел.
— Я слышал, мудрецы говорили, что
Дракон Дзораг знает все, что только можно знать, — сказал он, — будто ты сидишь
здесь, на Краю Мира, и мечтаешь о медленно текущих веках, и все знания в конце
концов приходят к тебе, когда весь остальной мир забывает о них.
— Я был здесь в самом Начале и
буду здесь до самого Конца, — сонно пробормотал Дракон. Его тяжелые веки опустились,
заслоняя блеск могучих глаз, словно затворяя железные двери кузницы. Он слишком
долго спал, чтобы долго бодрствовать; он привык спать.
— Я
помню первое дерево и первое облако, если уж на то пошло. Я — самое Древнее
Существо на свете, ибо я был первым существом, созданным после самого мира. Ах,
и Первая Звезда… О, она была просто прекрасна! … образец и идеал всех звезд,
которые существуют ныне... В наши дни таких звезд больше не увидишь.
И
Дзораг погрузился в мечтательное и созерцательное молчание — возможно, думая о
той Первой Звезде, о ее божественной и совершенной чистоте и блеске, о том,
какой она выглядела в первый из всех вечеров, когда он увидел, как она
расцветает, словно белая роза пламени, на фоне девственного неба.
— Да, я
много слышал о мире и о том, как он устроен, даже здесь, куда люди теперь
приходят нечасто, — сонно пробормотал он. — Старые боги приходят сюда, знаешь
ли, усталые боги, полузабытые боги, направляющиеся в ту немыслимую и далекую
страну, куда уходят божества, когда люди перестают им поклоняться, и они
начинают исчезать...
— Я ищу
украденный камень с навершия меча Дастагерда, — тихо сказал рыцарь. — Может
быть, ты помнишь его с давних времен. Это Меч Разрушения: гномы сковали его для
Дитриха, и тот убил им много монстров, прежде чем решил, что Нагельринг ему
нравится больше. Император Юон подарил меч сэру Гийону, когда посвятил его в
рыцари, а Гийон был предком моего дома, ибо я — сэр Кезрик из Драгонружа.
— ...Драгонруж?
— пробормотал Древний Червь, погружавшийся в сон.
— Да. Большой
замок моих отцов возвышается в далекой стране на западе, в Королевстве франков.
Красный Дракон — это мой герб, и очень долго мы были друзьями, твое племя и мой
род. Когда драгоценность украли, я подумал, что она, может статься, попала
сюда, на Край Света, и смешалась с твоим сокровищем. О, поведай мне, прадед,
если хочешь и если можешь, где мне искать потерянный камень с навершия, или,
если ты не знаешь, у кого мне спросить о нем?
Огромные
сверкающие глаза были уже почти закрыты веками, только узкие полумесяцы алого
огня виднелись во мраке пещеры.
— Есть
колдун, который живет в каменном доме на берегу острова Тапробана, отделенного узким
проливом от Королевства Гангаридов в Индостане, — сонно пробормотал Дракон.
Кезрик
внимательно слушал, и когда, наконец, история была рассказана, он вежливо
поблагодарил Дракона, повернулся и медленно и осторожно поднялся по крутой и
опасной лестнице туда, где его к волосатым, отвратительным корням дерева Дедаим
был привязан его конь.
Красное
свечение исчезло, и в огромной, заваленной сокровищами пещере воцарился мрак.
Сонные глаза закрылись, и Первый из Драконов заснул, выставив свою огромную
морду над краем бездонной пропасти. И вполне возможно, насколько я знаю, что во
сне Дзорагу приснился мир, каким он выглядел в самое первое утро — зеленым и
росистым, свежим и прекрасным.
Вот так
и начинается наша история.
II
В СОМНИТЕЛЬНОМ
ЛЕСУ
Кезрик ехал по темному лесу.
Путешествие от Края Мира было долгим и трудным, и его замечательный конь устал,
как и сам молодой рыцарь.
Несмотря на усталость, Кезрик не остановился,
чтобы отдохнуть, ибо не хотел долго задерживаться на темных тропах этого леса,
потому что тот именовался Сомнительным и никогда не пользовался достойной
репутацией. Тишина, царившая вокруг, пока рыцарь ехал вперед, была зловещей, а
мрак — гнетущим, потому что ветви корявых древних деревьев, которые густо
разрослись по обе стороны дороги, еще более густо переплелись над его головой,
закрывая солнечный свет позднего вечера.
Кезрику это мало нравилось,
однако дорога вела через темный, неподвижный лес, и путь нужно было пройти. Но
эта неизменная тишина казалась странной и необычной, потому что в более пристойных
лесах всегда есть крошечные существа, шныряющие и снующие по кустам и сухим
листьям, и щебечущие птицы, которые сидят на ветвях наверху. Опыт Кезрика и
истории, которые он читал в юности, подсказывали: леса замолкают только тогда,
когда появляется что-то большое, опасное и голодное.
Кезрик надеялся, что истории,
которые он читал, были ошибочны, по крайней мере, в этом вопросе.
Через весь широкий мир странствовали
они, рыцарь и его конь, от самого далекого Края знаменитой империи Катай, и
оттуда на юг и всегда на юг пробирались они. Они миновали дымящиеся джунгли,
пылающие пустыни и озера жидкого огня, горы, увенчанные вершинами девственных и
нетронутых снегов, стремительные реки и владения странных и ужасных народов.
Оттуда они добрались до многочисленных королевств Индостана, направляясь на
остров Тапробан.
Трижды Кезрик был вынужден
защищаться и обнажать могучее лезвие Дастагерда в бою: сначала против дикого и свирепого
мантикора, которого рыцарь повстречал среди горных снегов; страшный противник этот
мантикор, с длинным хвостом, вооруженным жалом скорпиона, с тройным рядом
акульих зубов, с ужасным, ухмыляющимся человеческим лицом, обрамленным грубой
спутанной бородой и густой гривой волос, и с огромным телом цвета киновари. Но
зверь с воем убежал, бросив лишь один взгляд на Дастагерд, и Кезрик с
облегчением обнаружил, что прославленный меч, пусть долго пролежавший без дела,
все-таки остался в памяти чудовищ.
Позже, среди душных джунглей, они
случайно наткнулись на редкого тарандуса цвета опала. Но и тот, рыча от страха,
крался и уползал прочь. Только великий уранабад, пытавшийся помешать их
переходу в страну амазонок, дал сэру Кезрику возможность окропить клинок кровью:
этот зверь напоминает крылатую гидру, и его пристрастия в пище отвратительны,
так как он питается только извивающимися ядовитыми змеями или маленькими юными
драконами.
Это была ужасная битва, и я могу
только сожалеть, что она не имеет никакого отношения к нашей истории, потому
что очень хотел бы, чтобы мне выдалась возможность описать ее для вас.
Все эти путешествия и
приключения, не говоря уже о битве с грозным уранабадом, лишили юношу сил, а
его замечательный скакун утратил свою обычную выносливость, поэтому они все
медленнее и медленнее ехали сквозь тени и тишину Сомнительного Леса и наконец добрались
до озера с чистой водой, которое в безмятежном покое дремало под ветвями вязов.
И здесь путнику пришлось остановиться, чтобы утолить жажду.
Кезрик соскользнул с седла и развязал
удила и узду, подведя своего скакуна к спокойному озеру, чтобы и тот мог напиться
прохладной, спокойной воды. И рыцарь опустился на колени рядом с ним, чтобы тоже
вкусить сладостной влаги.
Он еще не успел окончательно
освежить свои силы, как в тревоге вскочил на ноги и выругался.
Потому что там, в глубине пруда,
он увидел женщину с длинными развевающимися волосами, которая смотрела на него.
Керзрик сжал рукоять Дастагерда,
потом остановился, как бы устыдившись, — ведь женщина была стройной, молодой и
красивой, и, кроме того, она была без оружия. И какой рыцарь, достойный такого
имени, может обнажить сталь против обнаженной женщины?
Мгновение или пару мгновений
спустя мелюзина поднялась на поверхность и мечтательно посмотрела на рыцаря;
она плыла легко, как листок, качающийся на волнах, и опиралась на локти,
которые каким-то образом поддерживала вода. Мелюзина была стройна, молода и
прелестна, задумчива и томна, с тонкими руками и маленькой девственной грудью
тринадцатилетней девушки. Поскольку Кезрик из Драгонружа никогда прежде во всех
своих путешествиях не встречал ни одной мелюзины, полагаю, ему можно простить,
что он разглядывал ее так пристально. И, по правде говоря, она была редкостным
зрелищем даже в этих краях, где часто встречаются русалки того или иного вида.
Ее тело светилось, как мутное
стекло, так что местами казалось насквозь прозрачным; ее кожа была
бледно-голубой, почти сиреневой у губ и твердых сосков, которые венчали ее
маленькие груди. Но ее глаза походили на огромные аметисты, а длинные шелковистые
волосы были почти пурпурными. В отличие от ее сестер из океанских глубин, у мелюзины
были стройные длинные ноги, а не рыбий хвост, потому что она обитала в пресной воде.
Дева, должно быть, поняла, что взгляд
ее невежлив (хотя смотрела она ничуть не пристальнее, чем Кезрик), потому что
опустила глаза, и щеки ее покрылись девичьим румянцем смущения, который на
мгновение придал им цвет лепестков фиалок.
— Прошу простить меня, юноша, за
то, что я так уставилась на тебя, — сказала она тонким, слабым голосом, похожим
на стон ночного ветерка в камышах, росших по краям пруда. — Но прошло много
времени с тех пор, как я в последний раз видела смертного...
Кезрик вежливо заверил мелюзину,
что готов простить столь незначительное нарушение приличий, и продолжил беседу,
спросив дорогу к обители колдуна Птерона.
При этих словах глаза мелюзины снова
расширились, и дева немного испугалась.
— А теперь мне хочется узнать,
какие дела могут связывать смертного рыцаря (да еще такого красивого и благородного!)
со старым и дряхлым колдуном, который вечно сидит, уткнувшись носом в толстую и
засаленную книгу заклинаний, перепачкав пальцы разными снадобьями! — воскликнула
мелюзина.
Кезрик мило улыбнулся.
— Ну-ну, дева! Я никогда не
слышал об этом парне ничего, кроме добрых слов; конечно, он не такой ужасный людоед,
как ты описываешь...
Дева застенчиво улыбнулась,
обнажив зубы, которые не только казались жемчужными, по выражению плохих поэтов,
но и были самыми настоящими жемчужинами. Конечно, мы говорим о пресноводном
жемчуге.
Кезрик кое-что рассказал деве о
своих поисках, и она, казалось, была очарована его словами, но и немного встревожена.
— Ты сильно рискуешь, проезжая
через этот лес, — со вздохом прошептала дева. — Здесь обитают ужасные твари; на
самом деле, с тех пор, как я и мои сестры поселились в этом прекрасном пруду, места
здешние стали гораздо хуже. Ведь порой я не чувствую себя в безопасности даже в
своем собственном гроте!
Кезрик подавил улыбку; это мнение
было достаточно распространенным, потому что все старики в деревне Драгонруж
часто ворчали, что цены на яйца взлетели до небес, молодые люди уже не относятся
к старшим с тем же уважением, которое они проявляли в давние времена своей юности,
и что деревня (или город, а иногда даже королевство) катятся к черту Но рыцарь
ничего не сказал.
— Так что тебе лучше уйти из
этого Сомнительного Леса, и как можно скорее, чтобы тебя не застигли здесь,
когда наступит ночь, — посоветовала ему испуганная мелюзина.
Быстрым кивком она указала рыцарю
направление, где следовало искать дом Птерона, а затем послала ему застенчивый воздушный
поцелуй и нырнула на дно пруда с такой грацией, что рыцарь едва заметил рябь на
зеркальной поверхности.
Кезрик затянул удила и уздечку,
снова сел на коня, и они поехали дальше сквозь темноту и тишину Сомнительного Леса.
Молодой рыцарь не мог видеть неба — так густо срослись ветви над его головой;
но внутреннее чутье подсказывало ему, что скоро наступит ночь, а как известно
всем людям, царство тьмы — это царство чудовищ и Зла.
Но теперь, в качестве разумной
меры предосторожности, он держал в правой руке обнаженный Дастагерд, ибо чудовища,
как известно, не любят резкого запаха обнаженной стали, и даже самому Злу этот
запах не по нраву.
Меч Разрушения, который прежде
висел в ножнах у Кезрика на боку, — имя, которое не остается невоспетым в хрониках
мира романтики. Знаменитый кузнец гномов Брок — тот самый, который вместе со
своим братом Синдри создал великое кольцо Драупнир, — сковал Дастагерд в огненном
сердце вулкана Этна; двадцать раз выковывали сверкающий клинок, двадцать раз
его переплавляли и снова ковали заново, и каждый раз дымящуюся сталь погружали
в черную и горькую пену реки Стикс для закалки; и гномьи руны были вытравлены
по всей длине клинка слюной василисков, которая разъедает, как кислота, и руны эти
трепетали, полные темной магии гномов, которая так же стара, мрачна и таинственная,
как подземные пещеры в глубинах земли.
Да, меч был сотворен для Дитриха,
и во славу своей юности тот уничтожил с помощью Дастагерда многих чудовищ: великанов
и огров, ведьм и ламий, грифонов и вивернов и даже троллей — но никогда не
трогал Драконов, к которым герой питал большую привязанность, ибо в его времена
они были еще более редким и исчезающим видом, чем сегодня. Не только Дитрих, но
и многие другие герои человечества поднимали сверкающий меч Дастагерд в битвах
против людей, чудовищ и магов, и имя Дастагерда не забыто создателями песен.
А то, что обитает в таких
зловещих и устрашающих местах, как Сомнительный Лес, отличается долгой, да,
очень долгой памятью и вряд ли забудет такой меч, как Дастагерд. Таким образом,
Кезрик был осторожен, но спокоен, когда медленно ехал через темный и безмолвный
лес верхом на своем замечательном коне — хотя рыцарю не нравились тишина и неподвижность
листьев.
И все время, пока Кезрик ехал, он
знал, что Глаза неотрывно следят за ним, когда он проезжает мимо — Глаза,
которые не моргают, потому что у них нет ни ресниц, ни век; и он знал, или
догадывался, или, по крайней мере, надеялся, что этим Глазам совсем не нравится
свет, не нравится день, а может быть, еще меньше нравится яркое мерцание и
беспокойный блеск Дастагерда, который рыцарь держал в руке.
Но тьма и тишина, и то, что с
ненавистью и страхом смотрело на Кезрика, когда он проходил мимо, — все эти
опасности теперь остались позади, и в самое подходящее время, потому что на мир
уже почти опустилась ночь, и ему совсем не хотелось бродить по лесу ночью, даже
с бессмертной сталью Дастагерда в руке.
Ибо к этому времени рыцарь
наконец добрался до опушки Сомнительного Леса, и это случилось в самый час заката.
И когда мрак и тишина леса остались позади, молодой франкский воин улыбнулся с
облегчением, которое разделил и его конь, ибо животное, на котором ехал Кезрик,
выразило то же самое чувство, издав красноречивый, резкий крик, нечто среднее между
ржанием и визгом — по причинам, которые вскоре станут известны.
Так они пришли к берегам
Эритрейского моря, и дом Птерона находился прямо перед ними.
И Кезрик был обескуражен, ибо
узрел он еще одну опасность — семь опасностей, если говорить точно, — и сия опасность
возникла на его пути, мешая приблизиться к вратам дома колдуна.
III
ВРАТА ПОД ОХРАНОЙ ЧУДОВИЩ
Далеко за пределами Сомнительного
Леса сэр Кеpрик из Драгонружа
остановил своего беспокойного скакуна и, скрестив прикрытые броней руки на луке
седла, задумчиво рассматривал то, что открылось ему.
Темные воды моря пенились у голых
скал, окрашенных в багровый и алый цвет угасающим пламенем заходящего солнца. С
берегов Далекого Китая, расположенных за полмира отсюда, дули мрачные ветры,
жуткие стенания которых вились в воздухе. Узкий мыс тянулся в бурлящие воды, и
в самом конце его возвышался великолепный дом, изысканная вилла, построенная из
тридцати семи видов мрамора, семь из которых были известны только утонувшим
царям Атлантиды. Этот дом был покрыт розовыми куполами, похожими на те, которые
венчают Шадукиам в подземном мире джиннов. Так он парил, дом Птерона, возвышавшийся
над стонущими волнами широкого Эритрейского моря.
И Кезрик криво усмехнулся: сведения,
которые ему удалось вытянуть из чешуйчатой пасти Праотца Всех Драконов, были до
сих пор полными и правдивыми во всем. Ибо это великолепное сооружение,
несомненно, не могло принадлежать никому иному, кроме колдуна, наделенного великой
силой и безупречным вкусом.
Улыбка Кезрика стала немного печальнее,
потому что — увы! — Древний Червь Дзораг даже не подумал упомянуть, что дверь
Птерона не оставалась без охраны...
Узкая тропинка вела по всей длине
этого мыса между крутыми, каменистыми обрывами, и эта дорога проходила рядом с
семью высокими столбами из черного базальта. И к каждому из них столбов адамантовыми
цепями было приковано Чудовище.
Они лежали, или скорчившись, или
свернувшись в клубок, на расстоянии укуса от любого, кто мог по глупости подойти
к этой извилистой тропе. И по блеску их глаз, которые светились в сумеречном
мраке, как множество горящих ламп, можно было понять, что твари не спали. И,
несомненно (подумал Кезрик про себя), они очень голодны, так как вряд ли многие
путешественники захотят посетить дом, который стерегут такие ужасные звери.
Кезрик хорошо знал грамоту и тщательно
изучил бестиарий, а сумерки были не настолько густыми, чтобы он не мог ясно
разглядеть стражей врат Птерона. Он узнал оранжевого драконоподобного сохама по
его голове, которая по форме напоминала лошадиную; конечно, тот факт, что у твари
было четыре глаза, делал сохама еще более узнаваемым.
Трегелафа он тоже узнал, потому
что это — самый отвратительный гибрид, наполовину олень, наполовину бык.
И не было ни малейшего шанса
перепутать катоблепаса с каким-либо другим чудовищем, достаточно только остановиться,
чтобы рассмотреть его длинную, дряблую на вид шею — такую слабую, что
Катоблепас с трудом способен поднять свою уродливую голову с земли, на которой
она обычно покоится.
А вон тот колоссальный питон,
несомненно, был аскаром, предположил Кезрик, поскольку ни одна другая змея, упомянутая
в бестиарии, никогда не достигала длины в шестьдесят локтей.
Что же касается нескольких
оставшихся чудовищ, то довольно громадная рептилия с печальным человеческим лицом,
напоминавшая василиска во всем, кроме разве что размеров, была, вероятно,
Силом. Но других зверей Кезрик мог опознать с гораздо меньшей уверенностью.
Крылатое, громко лающее существо с собачьей головой могло быть сенмурвом;
огромное трехголовое чудовище за ним могло легко сойти за редкого сенада, но в
этом рыцарь не был уверен. Но эти вопросы представляли чисто академический
интерес, а Кезрика занимали практические проблемы.
Во всяком случае, из всего этого
можно было сделать неизбежный вывод, что колдун Птерон настроен негостеприимно
и относился к незваным гостям без особенной радости.
Кезрик озорно усмехнулся. Затем
он легонько прикоснулся гребнями шпор к бокам своего коня. Поскольку для этого
путешествия он предусмотрительно выбрал на конюшне гиппогрифа, скакуну
достаточно было расправить ужасные крылья, чтобы легко взлететь над головами привязанных
к земле тварей, преграждавших путь к воротам, и легко и без всякого ущерба у
дверей Птерона.
Гиппогриф, гибрид, выведенный
знаменитым волшебником-атлантом, одним из самых известных магов своего времени,
был редким сочетанием лошади и грифона — следовательно, идеальным скакуном для
того, чьи поиски могут охватить весь мир. Этим объясняется и его своеобразный
крик, о котором я уже упоминал — наполовину лошадиное ржание, наполовину
хриплое карканье грифона.
Чародей Птерон имел приятный
обычай прогуливаться в сумерках в своем саду, пока духи, прислуживавшие ему,
готовили ужин.
Сад колдуна не похож на сады
обычных смертных, как вы могли бы предположить. Тропинки из расколотых опалов петляли
между кустами, редкость которых была такова, что можно пересечь половину земли,
не встретив им подобных. В луже соляного раствора росло высокое дерево паузенги;
саженец был взят от истинного паузенги, который (как известно осведомленному
читателю) растет в самом соленом океане и умирает в пресной воде. Еще реже встречались
совершенно белые упасы, парившие в центре сада чародея.; Птерон окружил их
сплошным куполом из прозрачного хрусталя, ибо древесина упасов настолько смертоносна,
если ее оставить в соприкосновении с парами атмосферы, то ни один человек не
осмелится подойти ближе, чем на двенадцать миль, не рискнув своей жизнью.
Туда-сюда сквозь высокую траву
сновали корни баараса, похожие на волосатых многоногих змей.
Мандрагоры — и бородатые мужские
особи, и полногрудые женские — визжали и извивались на своих глинистых грядках,
когда приближался колдун; они издавали резкие, пронзительные крики, высокие и
почти неслышные, как песня летучих мышей.
В саду Птерона цвели и цветы. Их
странные, мягкие лепестки сверкали тингарибином, Утраченным Цветом.
Таков был сад колдуна.
Что касается самого колдуна, то
это был худощавый, бодрый, приветливый человек пожилой и весьма достойной наружности,
облаченный в мрачные пурпурные и серые одежды. Его глаза были холодными,
глубокими и задумчивыми; у него была аккуратно подстриженная короткая борода
цвета морской волны, потому что его прабабушка по отцовской линии была
Наг-Канья, одна из прелестных рыбохвостых русалок, известных из индуистских
преданий. Он был очень привязан к морю, возможно, по причине наследственности,
и это было главной причиной, почему Птерон поселился рядом на берегу.
Действительно, семейная легенда позволяла проследить его происхождение от того
самого морского дракона, который в далекую эпоху чуть не утопил Будду (в одном
из его ранних воплощений в виде обезьяны).
На запястье колдуна сидела необыкновенная
птица, с которой Птерон вел обстоятельную беседу. Это замечательное существо
птица, размером с павлина и не менее яркой окраски, было не кем иным, как
прославленной птицей феникс. Принц из страны гангаридов (в которой некогда жил
Птерон) давным-давно подарил феникса вавилонской принцессе из дома знаменитого
царя Бела, жившего в древности; уже в те далекие времена феникс достиг замечательного
возраста почти в двадцать восемь тысяч лет. После крушения династии необычайно
долго живущая птица вернулась в страну своего рождения, чтобы стать гостьей в доме
Птерона, у которого она обитала с тех пор. Поскольку колдуну было тогда около
тринадцати тысяч лет, они общались весьма непринужденно и проводили много
времени вместе, обсуждая книги и героев столь отдаленных времен, что мало кто в
мире, кроме них двоих, даже слышал эти имена.
В данный момент они тихо
беседовали на халдейском, который, будучи древнейшим из всех человеческих
языков, оказался, таким образом, первым, который выучил феникс, и оставался
тем, на котором он изъяснялся лучше всего. Собеседники говорили о произведениях
Имлака, национального поэта этеопеев, и касались различных утраченных комедий
Эпигена Родиуса, а также стихов Астианасса, поэта, которому остальной мир, к
сожалению, позволил погрузиться в пучину безвестности.
Феникс только что привел цитату
из забытых сочинений Сорнатия, и колдун уже собирался дополнить ее важной ссылкой
на не сохранившиеся произведения Кальпурния Басса, когда большой рог слизняка,
висевший у ворот Птерона, издал в тишине сумерек свой ясный и гулкий зов.
Дорога к дверям Птерона так
хорошо охранялась, что прошло уже несколько поколений с тех пор, как путешественник
в последний раз проявил достаточно хитрости или доблести, чтобы прожить
достаточно долго и добраться до этого рога; поэтому прошло несколько мгновений,
прежде чем собеседники узнали звук.
Над входом в мраморную виллу был
устроен декоративный балкон, и через несколько минут колдун с любопытством смотрел
вниз на молодого человека, который проявил такое безрассудство, что прервал его
прогулку по сумеречному саду. Он с облегчением обнаружил, что юноша не счел
нужным убивать ни одного из чрезвычайно редких и дорогих чудовищ, выставленных
перед воротами, и с живым любопытством осмотрел незваного гостя.
У этого юноши (ему всего год или
два назад минуло двадцать) было загорелое веселое лицо, дерзкая улыбка, блестящие
озорные глаза чистого зеленого цвета и спутанные пряди вьющихся темно-рыжих
волос. Он носил кольчужную рубаху с длинными рукавами и юбку явно гномьей
работы, а поверх нее — свободный самитский сюрко, на груди которого виднелась
эмблема draco volans, gules, на сером поле.
Небольшой круглый щит также был украшен
изображением красного драконом с распростертыми крыльями, что служило
явственным указанием на Дом Драконружа для всякого наблюдателя, искушенного в
тонкостях геральдической науки.
Феникс также с любопытством
смотрел вниз, на стоявшего там смертного; ведь прошло много лет с тех пор, как
он в последний раз видел человека (Птерон, в жилах которого текла изрядная
толика русалочьей крови, не мог считаться в полной мере человеком).
Увидев, что его знаки наконец-то привлекли
внимание хозяина виллы, не говоря уже о странной птице, очевидно, любимом
домашнем животном волшебника, Кезрик проворно шагнул вперед и широко улыбнулся
человеку, ради беседы с которым он проделал такой долгий путь.
— Добрый вечер, магистр! Прошу прощения за
непрошеное вторжение в вашу частную жизнь, но у меня важная миссия, и я хотел
бы обсудить с вами вопрос, представляющий взаимный интерес.
— Юный сэр, вы проявляете
поразительное безрассудство, если не похвальное упорство в своей целеустремленности,
так сказать, нарушая покой мага в его логове. Нас, адептов колдовского
искусства, обычно считают врагами простых смертных, поэтому я удивлен, что ты
рискнул и оказался в пределах действий многочисленных зловредных заклинаний,
которыми я владею, — любое из них может повергнуть вас на землю безмолвным, или
сделать неподвижным, или в одно мгновение превратить в мрамор.
Кезрик снова поклонился, смеясь:
— Я верю в вашу доброту, ученый
сэр; и я никогда не слышал, чтобы колдуна Птерона называли злодеем.
Явно уязвленный, колдун Птерон
смерил Кезрика холодным взглядом.
— Клянусь Аксиеросом, Таранисом и
Птахом! — выругался он. — Ты весьма самоуверенный юноша! Что же касается твоего
наблюдения, то позволь мне, в свою очередь, заметить, как говаривал мудрец
Нектанеб, что «простое воздержание от жизни, полной зла, не составляет жизни, посвященной
добрым делам», из чего ты можешь заключить: независимо от того, какой
репутацией я могу пользоваться, не будучи врагом моих собратьев, меня все же не
следует считать их другом и наперсником. Кроме того, в дни моей молодости у героических
рыцарей сложился весьма прискорбный обычай — создавать себе репутацию в мире, пытаясь
воздать колдунам и им подобным по заслугам быстрым ударом заколдованного клинка
вроде того, который, как я замечаю, болтается у тебя на боку.
— Одним словом, магистр, как я
могу быть уверен, что вы не причините мне вреда, и как вы можете быть уверены,
что я не собираюсь причинить вред вам? Логическая дилемма, однако...
Они могли бы довольно долго
обсуждать вопросы взаимного доверия, если бы в этот момент невидимый слуга не сообщил
на ухо Птерону, что обед готов. За тринадцать тысячелетий человек привыкает
обедать в определенное время. Поэтому Птерону ничего не оставалось, как
пригласить юного незнакомца войти в ворота, и все они уселись вместе, чтобы
насладиться великолепной трапезой — смертный, волшебник и замечательная птица.
IV
ЗАСТОЛЬНЫЕ БЕСЕДЫ
Вечернюю трапезу устраивали
невидимые руки за длинным столом, вырубленным из древнего дуба, почерневшим от
веков и уставленным богато украшенными канделябрами, сделанными из особого
металла, называемого гидраргирум; такого молодой рыцарь никогда раньше не видел
и даже о нем не слышал. Свечи были из трупного сала — самый подходящий способ
освещения для того, кто время от времени баловался некромантией.
Трапеза, выхваченная из небытия
невидимыми руками слуг, была роскошной и восхитительной: на ложе из сочных
фессалийских трав подавали рубленую печень единорога, грудинку морского змея и
изумительное рагу из бифштекса, вырезанного с боков йеля. Были здесь и свежие
абрикосы, привезенные сюда с острова Кирмиш и засыпанные снегом, только что сметенным
с вершин Кавказа. И вино, которым они наслаждались, было поистине драгоценным —
золотого урожая сказочной древности; пили они из выдолбленных рогов единорога.
— Превосходно, — сказал Кезрик
после первого глотка.
— Довольно хороший год, согласен,
— заметил колдун, рассудительно поджав губы. Он не удержался и сообщил своему
юному гостю, что вино, которое они пьют, не что иное, как императорский халибон,
золотое вино, запретное для всех людей и предназначенное исключительно для
удовольствия ассирийских царей. На Кезрика это произвело должное впечатление,
или он просто сделал вид, будто впечатлен.
Они обедали в большом зале,
похожем на каменную пещеру; стены были увешаны гобеленами из Гипербореи и причудливыми
свитками из Тибета, на которых виднелись изображения странных божеств с
несколькими руками, множеством лиц и тому подобное, восседающих на огромных
свернувшихся змеях, или на спинах птиц, или на лотосе.
Подвешенный на цепи из кованого
орихалка гигантский карбункул свисал с крыши, заливая своим нежным и ровным
сиянием торжественную сцену.
После ужина все лениво
развалились в мягких креслах, придвинутых к камину, где на подстилке из углей
лежала, свернувшись калачиком, ручная саламандра, источая тепло и защищая от
холодного и сырого ночного ветра. И они разговорились, ибо Птерону было
искренне интересно, что побудило рыцарственного гостя потревожить волшебника в
его берлоге. На эту тему Кезрик говорил и многословно, и откровенно.
— Но недавно земли моих предков захватил
злобный волшебник по имени Зазаманк. Именно этот человек украл с навершия Дастагерда
магический камень, лишив меня его уникальной защитной силы, — начал юноша.
— В самом деле… — задумчиво
произнес чародей с некоторым удивлением. — Мне довелось ознакомиться с деяниями
этого Зазаманка, когда я изучал историю египетских магов. Самый известный
архимаг, чьи силы обычно считаются столь же невероятными, как и его долголетие.
— Я хорошо помню Зазаманка, — заметил
феникс. Птица не пожелала присоединиться к их трапезе, но предпочла свою обычную
пищу — измельченные рубины были поданы в золотой чашке, прикрепленной к ее
насесту, который чародей дружески пододвинул к столу. — Раньше он был великим
визирем какого-то египетского царя, то ли Сосортоса, то ли Сесостриса, не
помню.
— Ну, как сказал Тарквиний, «провал
в памяти — первый признак старости», — сардонически заметил колдун. Сказочная
птица бросила на него полный негодования взгляд, но не удостоила ответом.
— Волшебник, о котором вы
говорите, занялся частной практикой много веков назад, — продолжал Птерон,
снова подбирая нить рассказа юноши. — Меня удивляет, что волшебник, который
когда-то сражался с династиями императоров и королей, живущий в подземном
дворце в западной части Ливии, может вмешиваться в дела простого рыцаря.
— Он рассказал мне о причинах
своего поступка во время нашей первого и последнего столкновения, — сказал
юноша. — Он объяснил, что согласно его гороскопу, я и Дастагерд должны стать
причиной его смерти, и я полагаю, ему пришло в голову, что моя собственная
быстрая смерть будет самым простым и безопасным средством, которое может помешать
исполнению пророчества.
— Разумная предосторожность, я бы
сказал, — кивнул Птерон. — Этот Зазаманк — осторожный и предусмотрительный
человек, злодей он или нет. Но умоляю, скажите мне, сэр Кезрик, навлекший на
себя враждебность столь могущественного противника, как же вам удалось вырваться
живым из его, скажем так, лап?
Кезрик небрежно пожал плечами.
— Должен признаться, магистр, я
не совершил никакого героического поступка, — добродушно сказал он. — Фея-крестная,
госпожа Пируэтта, спасла меня от гибели от рук египетского волшебника, окутав
облаком, которое скрыло меня из виду, после чего она немедленно перенесла меня
в Пиренеи, где, как вы должны знать, живет в своем знаменитом Железном замке
чародей Атлант. Именно крестная убедила чародея одолжить мне одного из его
гиппогрифов, разведением которых он по праву славится.
— В самом деле… — задумчиво
произнес Птерон, теребя свою зеленую, как море, бороду. И он процитировал афоризм
из трудов Зантифера Магнуса на греческом языке в оригинале, или, если говорил
он не на греческом, то по крайней мере для Кезрика звучание этих слов казалось
все равно что греческим.
— Я удивляюсь, сэр Кезрик, что вы
нуждаетесь в помощи пожилого колдуна вроде меня, не склонного к подвижным
упражнениям; ведь в вашем распоряжении — силы и поддержка такой могущественной
Феи, как дама Пируэтта, о которой я много слышал, но с которой еще не имел
удовольствия познакомиться, — произнес Птерон вопросительным тоном.
Кезрик вздохнул.
— Боюсь, моя фея-крестная
придерживается мнения, что феи помогают тем, кто помогает себе сам, — печально
усмехнулся он. — Она охотно спасла меня от гибели, раздобыла для моих
путешествий волшебного и неутомимого скакуна и предложила мне самый мудрый, по
ее мнению, образ действий, после чего исчезла и с тех пор не имела, так
сказать, связи с внешним миром.
— Понятно, — ответил Птерон. — Ну,
прежде всего позвольте мне сообщить, что мое сердце радуется, когда я обнаруживаю,
что некоторые из наших старых семей все еще уважают древние традиции. Боюсь,
прекрасный старинный обычай фей-крестных в наше тревожное время совершенно
устарел и считается явно странным и старомодным. Ваши предки заслуживают
похвалы, юный сэр, за их замечательное внимание к тому, как все подобные вещи
делались в моей юности. Однако, говоря со всей откровенностью, мой юный друг,
должен признаться, что, хотя я желаю вам только успеха в ваших усилиях вернуть
украденное наследие, до сих пор я не особенно отличался в части благотворительных
дел. Короче говоря, сэр, с какой стати вы ожидаете, что я помогу вам в этих
приключениях — ведь моя естественная склонность заключается в том, чтобы
оставаться здесь, на удобной вилле, заниматься в одиночестве научными
исследованиями и наслаждаться уединением, каковое я заслужил своими преклонными
годами и магической репутацией?
— Вот почему: я не только
обнаружил, где спрятан камень навершия (он лежит в заколдованном дворце могущественного
ифрита на вершине одной из Рифейских гор, которые возвышаются между самыми
северными частями Скифии и самыми южными частями страны гиперборейцев, но находятся
не здесь и не там)... Но боюсь, что я сбился с мысли и запутался в этой фразе… И
мне придется начать свое объяснение снова!
— Тогда, пожалуйста, начинайте
снова, потому что мне все еще любопытно, — любезно предложил колдун. — Однако,
как выразился римский император Фульгенций в своем восхитительно кратком и
лаконичном стиле: «Qui bono?»
Фразу, которая в оригинале на
латыни звучала изящно, можно было перевести на вульгарный язык довольно прямолинейно:
«А мне-то что?»
— Кроме того, во дворце этого ифрита
спрятано много других магических талисманов и редкостей, — спокойно сказал Кезрик.
— И среди них можно найти знаменитую Печать Солимана.
— Абсурдное утверждение! — фыркнул
колдун, голос которого сразу зазвучал очень сурово. — Знаменитая Печать царя
Соломона, с помощью которой он мог повелевать джиннами, хранится в магическом
музее в Домданиэле, колледже магов, который находится на морском дне недалеко
от Туниса! Я много раз видел ее в юности, потому что именно там я получил свои
первые степени по тауматургии.
— Прошу прощения, магистр, — улыбнулся
Кезрик, — но вы не дали мне закончить фразу. Я имел в виду не знаменитую Печать
Соломона, а столь же сказочное знаменитое Кольцо с Печатью Солимана
Джинна-бен-Джинна, могущественнейшего из доадамитских царей, того, кто построил
пирамиды, а также…
— Я знаю все о Солимане
Джинне-бен-Джинне, — раздраженно огрызнулся Птерон. — Включая хорошо известный
факт, что его кольцо, один из самых сказочных и могущественных из всех
существующих магических талисманов, лежит среди иных сокровищ в его гробнице в
Залах Иблиса на горе Каф; там он покоится, рядом с останками семидесяти двух
доадамитских царей, и всеми их талисманами и сокровищами, окруженными телами их
жен, прекрасно сохранившихся и плавающих в озерах ртути!
— Боюсь, ваши сведения несколько
устарели, магистр, — коротко ответил Кезрик. — Отступник-ифрит по имени Азрак
похитил кольцо Солимана Джинна-бен-Джинна и унес его с собой, когда бежал с
горы Каф, чтобы поселиться в заколдованном дворце на вершине Риф, о котором я
уже упоминал.
Колдун выглядел ошеломленным. Он
тупо посмотрел на юношу, и вдруг в его глазах мелькнул алчный огонек, и Птерон
стал задумчивым и серьезным. Ибо он не дожил бы до своего теперешнего и весьма
значительного возраста, если бы не научился постигать характеры людей, и в словах
Кезрика из Драгонружа он чувствовал несомненную правдивость и искренность.
И ему очень хотелось завладеть
этим знаменитым Кольцом.
—Значит, по-твоему, мы должны,
так сказать, объединить силы — искусство фехтования с искусством магии — чтобы похитить
сокровища ифрита? — пробормотал он. Кезрик решительно кивнул.
— Мы попытаемся решить задачу,
которая потребует не только ваших магических способностей, но и моих незначительных
навыков владения клинком и тех героических качеств, которыми я могу обладать, —
сказал рыцарь.
Птерон с сомнением посмотрел на
гостя.
— Как мы можем доверять друг
другу после столь короткого знакомства? — пробормотал он. А потом добавил: — В
конце концов, как выразился Посидипп в одной из своих самых глубоких драм… — И
тут же разродился еще одной классической сентенцией. Похоже, это была одна из
его постоянных привычек, и, по правде говоря, она начинала раздражать Кезрика.
— По этому поводу, — хитро сказал
Кезрик, — я могу сослаться только на труды философа Зоробасия, в частности на
его знаменитый трактат на данную тему. Его логика, согласитесь, совершенно
неопровержима!
— О, конечно, конечно, — пробормотал
Птерон, который за всю свою долгую жизнь ни разу не слышал о таком человеке, чему
не следовало удивляться, поскольку Кезрик только что придумал это имя. — Но…
— И, — продолжал молодой рыцарь,
перебивая его, — к трудам ученого Птолемопитерса, чьи доводы по тому же вопросу
оставались непоколебимыми, вопреки усилиям многих поколений менее значительных
критиков.
— Один из моих любимых авторов, —
пробормотал Птерон, слегка ошеломленный, — я читал его как раз вчера вечером…
— Тогда мы, конечно, полностью
согласны друг с другом, — заметил рыцарь, — и больше нам нечего сказать по этому
поводу, кроме как спланировать нашу экспедицию и просить богов об успешном
завершении наших совместных поисков.
— Да, пожалуй, — пробормотал
колдун, совершенно пораженный цитированием этих двух неопровержимых классических
авторитетов.
Феникс, который ничего не сказал,
только мудро усмехнулся.
V
ВОЛШЕБНЫЙ КОНЬ
Закончив трапезу, Кезрик нанес
короткий визит в конюшню, чтобы напоить и почистить своего гиппогрифа и
убедиться, что у него достаточно еды и достаточно чистой соломы, чтобы свить
гнездо (ибо ночные повадки гиппогрифов более напоминают об их птичьей, а не о
лошадиной породе). Затем рыцарь вернулся в дом и удалился на ночь в роскошную
комнату, которую Птерон приберегал для очень редких постояльцев.
Что касается колдуна, то он
попытался заснуть, но обнаружил, что его покой нарушен слишком большим количеством
отвлекающих мыслей. Наконец он встал и, накинув красивый парчовый халат,
отправился в библиотеку, где принялся перечитывать «Анналы джиннов», давнюю любимую
книгу. Когда даже это не принесло утешения беспокойному уму, Птерон отложил
книгу и пошел в комнату, в которой обычно проводил свои медитации.
Это было мрачное помещение, стены
которого покрывали траурные коричневые и пурпурные драпировки; а поскольку в комнате
не имелось окон и оттуда не открывалось никаких видов, которые могли отвлечь
внимание, она идеально подходила для тех целей, для которых ее предназначил
Птерон.
Существует некое волшебство или заклинание,
известное лишь святейшим из брахманов и первоначально явленное человечеству в
откровении самого Брамы; с помощью этого заклинания душу можно легко отделить
от тела, чтобы она бродила по вселенной легко и свободно, путешествуя со скоростью
мысли.
Амулет, который брахманы называют
«Мандиран», был хорошо известен колдуну; Птерон многократно использовал его в
прошлом. Он узнал тайну заклинания от принца Сикандара из Балассора, одного из
многочисленных королевств Индостана, от самого хитрого и хитроумного злодея на
свете, который в свою очередь добыл секрет, подкупив того, кто владел им, с
помощью сокровищ Голконды. Заклинание было на удивление простым, и, однажды
изучив его, невозможно было стереть из памяти.
Птерон повторил это сейчас, и его
дух мгновенно покинул место своего пребывания. Используя знание, дарованное Мандираном,
сделать это так же просто, как для вас или для меня — выскользнуть из наших
одежд. Пустое тело, простая оболочка, впадает в сонный транс, в то время как
душа путешествует, как хочет.
Душа Птерона, достигнув верхних
слоев атмосферы, пересекла весь мир и в мгновение ока достигла тех гор, где,
как утверждал юноша, можно отыскать дворец ифрита. По одну сторону этих
зловещих гор простиралась земля гиперборейцев, по другую — травянистые равнины
Скифии, и между ними, как стена, воздвигнутая джиннами, чтобы разделить народы,
стояли скалы.
Дворец ифрита был скрыт от глаз
смертных стеной иллюзии, которая делала его невидимым, но такие иллюзии не имеют
силы и не могут помешать ясности видения, которой наслаждаются бестелесные духи;
поэтому Птерон легко отыскал твердыню. Замок возвышался на гребне самой последней
горы в цепи, которая достигала берегов Замерзшего моря; это было великолепное
сооружение, украшенное драгоценными камнями, с оконными рамами из чистого
серебра; и даже водосточные желоба на крышах сияли чистым золотом.
Всепроникающее духовное зрение
обладает еще одним уникальным свойством, заключающимся в том, что оно может обнаружить
ауру силы, окружающую святые реликвии или заколдованные талисманы. Поэтому дух
колдуна вскоре обнаружил, что в здании находятся и пропавший камень с навершия
Дастагерда, и знаменитое Кольцо Солимана Джинна-бен-Джинна. Это сильно
облегчило его душу, ибо только умелый птицелов станет охотиться за диким гусем,
а Птерону было бы неприятно, если бы ему пришлось прервасть свои занятия ради
тщетных поисков, подобных тем, которые он вскорости собирался предпринять в
компании Кезрика.
Убедившись, что юный рыцарь
говорил правду и только правду, колдун, незримый и бестелесный, вновь пересек
пространство мира и вернулся в свой пустой сосуд, который зашевелился, проснулся
и, застыв на месте, вскоре обрел покой, в котором ему прежде было отказано.
После рассвета, за огромным
завтраком, состоявшим из тринадцати видов джема и дымящихся омлетов, приготовленных
из яиц ибиса, колдун сообщил о своих ночных открытиях, и оба решили немедленно
отправиться к границам Скифии.
Птерон набил плетеные корзины
различными орудиями Магического Искусства, которые, по его мнению, могли пригодиться
впоследствии, а также уложил обильные запасы провизии, поскольку авантюристы
часто обнаруживают, что опасности и подвиги вызывают неутолимый аппетит.
— Простите меня, магистр, — неуверенно
сказал юноша, — но я вовсе не уверен, что крылья моего гиппогрифа окажутся
достаточно сильными, чтобы удержать в воздухе создание, обремененное моим и вашим
весом и вдобавок таким большим багажом.
Колдун улыбнулся, потому что
сегодня утром он пребывал в редкостном хорошем настроении, и любезно объяснил,
что нет никакой причины обременять беднягу всем багажом и весом седоков,
поскольку в замке есть иное воздушное устройство. Кезрик выразил вежливое
любопытство и стал расспрашивать о природе неведомой повозки, а Птерон повел
его в конюшню и из стойла, расположенного рядом с тем, в котором, свернувшись в
своем гнезде, лежал гиппогриф, гордо вывел коня, пожалуй, еще более чудесного,
чем скакун Кезрика.
Он в точности походил на лошадь,
но это была неодушевленная вещь, сделанная из блестящего черного дерева. Его
копыта были подкованы пластинами из красного золота, и его покрывала самая
великолепная попона, какую только можно себе представить. На самом деле это
было магическое сокровище, ничуть не менее знаменитое, чем прославленный
механический летающий конь персидских царей, некогда принадлежавший принцу
Камарелакмару.
Колдун достал золотой ключик,
которым завел механическое существо, и вскоре оно уже скакало и мотало своей
деревянной головой во все стороны, словно было настоящим животным, а не хитроумным
магическим приспособлением. Кезрик едва мог поверить своим глазам, но, в конце
концов, все это происходило в мире Терра Магика, где чудеса и волшебство так же
обыденны, как камни и грязные лужи в нашем, земном мире.
Птерон указал на рукояти,
управляющие полетом Волшебного Коня, и на то, как легко можно регулировать высоту,
скорость и направление его небесной поступи. Покончив с этим, они погрузили
корзины на холку Волшебного Коня и приготовились к отъезду. Птерон и молодой
рыцарь попрощались с фениксом и, укутавшись как следует, чтобы защититься от холодных
ветров верхних слоев атмосферы, сели на своих коней.
Прошло куда меньше время, чем
потребовалось бы мне, чтобы описать все это, и они покинули землю и теперь парили
по небесным ветрам. Кезрику казалось чудом, что лошадь может летать без
крыльев, и его отчасти забавляла нелепость происходящего: создатель Волшебного
Коня устроил все так, чтобы механическое создание парило невесомо, как лист, но
при этом Конь копировал движения мчащейся по земле живой лошади.
Они летели прямо на север через
холмы, долины и джунгли Индостана, останавливаясь лишь ненадолго, чтобы
полюбоваться знаменитыми красотами долины Кашмира и знаменитыми садами
Шалимара, которые в это время года были в полном, великолепном цвету. Затем они
свернули немного на запад, чтобы миновать Гималаи, и направились в Скифию.
Они не могли разговаривать во
время своего долгого и утомительного полета, так как размах крыльев гиппогрифа
достигал тридцати футов, и они должны были лететь либо друг за другом, либо
разделенные значительным пространством. В таком случае, чтобы обменяться
словами, им приходилось кричать довольно громко, но даже тогда ветер, который
ревел и визжал вокруг них, выхватывал слова в тот самый момент, когда они срывались
с уст говорящих, поэтому путники поневоле хранили молчание. Но когда они парили
над интересными достопримечательностями или занятными местами, колдун привлекал
внимание Кезрика и указывал на объект, который, по его мнению, был занимателен
для рыцаря. Среди таких достопримечательностей были развалины Вавилона, все еще
окруженные огромными руинами приснопамятной стены, Имгур-Бел, который все еще
считался одним из семнадцати чудес света и среди раскинувшихся обломков
которого все еще маячила, как рукотворная гора, легендарная Вавилонская башня,
построенная царем Нимродом.
Они парили над Каспийскими
землями, и колдун обратил внимание молодого рыцаря на знаменитый вал из сверкающей
меди, построенный в древности Божественным Александром, чтобы сдерживать дикие
племена Гога и Магога, народы которых все еще были надежно заперты за могучим
барьером и никак не могли вырваться на свободу и захватить мир, что они,
несомненно, давно бы сделали, сложись все иначе.
И они летели над великим
Персидским царством, любуясь из поднебесья шпилями, куполами и минаретами Сузы
и множеством других великолепных городов, которые сверкали и искрились в ярком
утреннем солнце, как будто были сделаны исключительно из полированных
драгоценных камней и благороднейших металлов.
Конечно, по мере того как странники
продвигались все дальше и дальше на север, оставляя позади солнечные королевства
юга, пейзаж становился менее гостеприимным. Странники летели над темными,
бурными водами Каспия и пустынными равнинами Скифии, и небо потемнело, и собрались
тучи, тяжелые и низкие, цвета железа.
Прямо перед ними, на дальнем
горизонте мира, постепенно вырисовывалась мрачная и туманная гряда огромных
гор, которые некоторое время тянулись вдоль сужающихся проливов, ведущих от
верхнего Каспия к ледяным водам Замерзшего моря. За этим хребтом, который, как
знал Кезрик, именовался Рифейским, лежала страна таинственных гиперборейцев, а
еще дальше на запад — само Море-Океан, посреди которого путешественник нашел бы
почти никому не ведомый остров Ультима Туле.
Но наши путешественники, конечно,
двигались вовсе не в этом направлении, а к самой северной вершине хребта, где в
своем заколдованном дворце из золота и драгоценных камней жил страшный ифрит.
Когда они приблизились к вершине,
Кезрик, конечно, не увидел ничего, кроме плоских камней и пустоты, но, судя по
яростным жестам колдуна, они, по-видимому, прибыли к месту назначения. Такова
были силы неутомимых крыльев гиппогрифа и могущество чар, оживлявших Волшебного
Коня, что они достигли своей цели, хотя еще не наступил полдень.
Кезрик наклонился и прошептал
хвалу на ухо своему скакуну, поглаживая тонкую шерсть, покрывавшую сильные
плечи. У меня еще не было случая описать гиппогрифа, но он был меньше, стройнее
и значительно легче, чем обычные скакуны, на которых ездят странствующие рыцари,
и гораздо меньше и тоньше, чем тяжелые жеребцы, на которых выступают на турнирах.
По цвету он был красивой чалой масти, с великолепными крыльями, оперенными оттенком
блестящей бронзы, и самые кончики перьев были окаймлены ярчайшими золотыми
полосками.
Он походил на лошадь во всех
отношениях, за исключением могучих крыльев, клювастой головы грифона, когтистых
лап и того факта, что на голове у него торчал жесткий гребень из бронзовых
перьев, а не обычная грива волос. Таков был гиппогриф; рыцарь называл его Бригадором,
ибо так звали благородного коня, на котором ездил его знаменитый предок, сэр
Гийон.
И в этот момент Бригадор совершил
то, что позволяет назвать его активным действующим лицом в нашем повествовании;
ибо, случайно заметив странное зрелище вдалеке под ногами, гиппогриф откинул
голову и издал странный крик, наполовину ржание, наполовину визг, о котором я
уже упоминал в другом месте.
Кезрик наклонился в седле,
осматривая унылый и скалистый берег внизу, где холодные волны черной воды разбивались
летящими брызгами; рыцарь пытался понять, что же испугало гиппогрифа. И при
виде того, что предстало его изумленным глазам, он тотчас же направил своего скакуна
по спирали вниз и быстро спустился к поверхности земли.
Совершенно озадаченный, колдун
смотрел, как он спускается.
— О, Аглибол, Тарку и Сентеотль! —
выругался он, произнося имена божеств настолько древних, что можно было усомниться
в том, что рыцарь постиг бы его смысл, даже если бы находился достаточно близко;
ведь об этих богах Кезрик никогда не слыхивал. — Что там взбрело в голову этому
юнцу? — простонал Птерон.
Но ему ничего не оставалось, кроме
как самому спуститься на землю и выяснить, что привлекло внимание юноши.
Комментариев нет:
Отправить комментарий