Карл Якоби. Последнее творение Сагасты

Сегодня, после долгого перерыва, начинаю неделю Карла Якоби. К сожалению, один из моих любимых писателей мало известен сегодня - но пять сборников Якоби являются несомненной классикой weird fiction и заслуживают всяческих похвал. Я решил выбрать из каждого сборника по одному рассказу, сопроводив их небольшими пояснениями. А потом добавлю и небольшую статью о Якоби и особенностях перевода его текстов.

 Сборник «Откровения в черном» появился в 1947; эту коллекцию рассказов, от которых учащается пульс, лучше читать темными, одинокими, ветреными ночами; в книгу вошли многие из лучших рассказов Якоби об ужасном и сверхъестественном: «Призрачный телеграф», «Трость», «Карета на кольце» («Призрачное кольцо»), «Воздушный змей» («Сатанинский воздушный змей»), «Канал», «Дьявольское пианино», «Последнее творение Сагасты», «Гробница из иного мира», «Раскопки в Пистол-Ки», «Моховой остров», «Рыба Карнаби», «Король и валет» («Дьявольская игра»), «Космический телетайп», «Две шпаги», «Опыт во тьме» («Погружение во тьму»), «Майв», «Надпись на стене» («Космические каракули»), «Лицо на ветру» и заглавный рассказ, «Откровения в черном». Собрат по ремеслу Роберт Блох (1917-1994) написал восторженный отзыв о сборнике для The Arkham Sampler (зима 1948).

 Идеал Карла Якоби — это, на первый взгляд, бархатный покров, полуночная пустошь, неосвещенный дом, аккорд мистериозо на фортепиано — одним словом, обычные, почти традиционные «сценические эффекты» или фон для истории о сверхъестественном. Это неизбежный фон для таких персонажей, как таинственная женщина под вуалью в «Откровениях в черном», недавно выпущенный из психушки гений в «Дьявольском пианино», и ужасный незнакомец из «Кареты на кольце». И все же нельзя так легко отмахнуться от трюка, который проделывает Якоби. На первый взгляд, его использование слова «черное» соответствует атмосфере «поместий», «апартаментов» и «лабораторий», знакомых читателям стандартных странных историй. Но при более внимательном рассмотрении тематического материала можно заметить своеобразное сочетание темноты на заднем плане и психического расстройства у персонажей, которые появляются на фоне этой темноты.

Еще одной темной краской в палитре Якоби становится «демоническая одержимость», которая постоянно угрожает его персонажам. Тогда может показаться, что для Карла Якоби «черное» символизирует помутнение разума в состоянии безумия. Пусть читатели не отчаиваются и не верят, что «старые добрые времена» фантастической литературы прошли. До тех пор, пока такие писатели, как Брэдбери, Якоби и Лейбер, могут снова и снова создавать истории такого уровня, будущее Weird Tales нельзя назвать мрачным. ( The Arkham Sampler. Т. 1. № 1. Зима 1948. С. 84-86.)

Десять самых эффектных «чиллеров» Якоби появились в Weird Tales с 1932 года. Еще восемь были напечатаны в период с 1947 по 1950 год. А в Strange Stories в августе 1939 был напечатан замечательный рассказ, от которого Фарнсуорт Райт отказался - о чем успел пожалеть. Итак, сегодня нас ждет

Последнее творение Сагасты

 

Посылку доставили пятнадцатого августа. Уезжая из Лондона, я указал дом Мартина Крейда в Уэст-Старлинг в качестве адреса для пересылки, но дал слуге инструкции, чтобы он беспокоил меня только по срочным делам.

В данном случае слуга действовал, хорошо понимая мои интересы и ожидания. Посылка была от «Бристольской оптической компании», Саутгемптон, и в ней находилась трехфутовая подзорная труба с тридцатикратным увеличением, за которую я заплатил двенадцать фунтов. К посылке прилагалось сопроводительное письмо, которое немного обмануло мои ожидания.

В письме говорилось:

 Уважаемый мистер Броктон!

В ответ на ваш заказ на один из наших французских оптических аппаратов LeGare мы с сожалением сообщаем вам, что наш запас этих моделей исчерпан. Мы предлагаем вам образец телескопа с аналогичными характеристиками, который не входит в нашу стандартную линейку.

Этот оптический прибор был изготовлен Хосе Сагастой, известным оптиком из Лиссабона, и представляет собой последнюю работу, завершенную им перед смертью. Мы искренне надеемся, что продукт получит ваше одобрение.

Бристольская оптическая компания

 

Мартин Крейд взял письмо, которое я ему протянул, небрежно прочитал его и бросил на стол.

— Все еще занимаешься этим, а, Броктон? Теперь у тебя, должно быть, уже три дюжины таких штуковин. Что ты с ними делаешь?

Я улыбнулся.

— Собираю. Оптика — действительно увлекательная наука. И все мои устройства — не подзорные трубы, — продолжал я. — У меня есть пара стереопризматических биноклей, которые совершенны почти настолько, насколько позволяет современное развитие науки. У меня есть «Липперши» семнадцатого века, а...

Мартин Крейд не слушал. Он подошел к креслу и плюхнулся на него со скучающим видом. Крейд всегда был таким — равнодушным и эгоцентричным. Высокий и худощавый, с ястребиным лицом и копной черных волос, с глазами, в которых таилось что-то зловещее, казалось, проникавшее в самую глубину души. Я знал, что не стоит ожидать от него радушия и гостеприимства.

Крейд женился на моей сестре Луизе за год до этого. Всегда хрупкая и нервная, Луиза постоянно тосковала во мраке этой вересковой пустоши, в округе Вест-Старлинг. Я опасался за ее здоровье и с самого начала был настроен против этого брака. Но ее страстное увлечение преодолело все преграды. Даже призывы нежного друга детства, юного Клэя Стюарта, остались безответными. После поспешной свадьбы и путешествия по Франции она поселилась в этом доме. А потом, в конце января, внезапно, без всякого предупреждения, Крейд сообщил мне о ее болезни и смерти.

Поэтому в первую очередь для того, чтобы сохранить память о сестре, я принял приглашение навестить Крейда во второй половине августа.

Но всю дорогу из Лондона я смотрел в сторону места назначения с дурным предчувствием. До сих пор я дважды бывал здесь, и тогда, как и сейчас, меня совершенно угнетали унылые вересковые пустоши, со всех сторон окружавшие поместье.

Ужин закончился, и Крейд показал предназначенную мне комнату на втором этаже.

— Боюсь, тебе придется развлекаться как умеешь, Броктон, — сказал он. — Я человек одинокий и чертовски плохой хозяин. Но если тебе что-нибудь понадобится, дай мне знать.

Как и остальная часть дома, моя комната была болезненно мрачной, с темной и тяжелой мебелью. Из двух французских окон, выходивших на небольшой балкон, открывался вид на южную оконечность вересковых пустошей.

При виде этого балкона я удовлетворенно кивнул. Я взял подзорную трубу и вышел наружу. Я поднес окуляр к глазу и настроил прибор.

Сумерки еще не сгустились, и вересковая пустошь внизу тянулась от горизонта до горизонта, темная трава колыхалась, как вода на холодном ветру. В течение нескольких минут я смотрел в объектив, перемещая его слева направо. Затем я опустил устройство, разочарованно нахмурившись.

Ахроматический объектив диаметром 31 мм казался мощным и резким, но с прибором что-то было не так. У меня сложилось впечатление, что белесое пятно затуманивало зрение где-то на пределе дальности. Протерев стекло, я попробовал еще раз. Когда, наконец, я вернулся во внутреннюю комнату, меня охватило смущение.

Поворачиваясь на запад и на юг, я видел в подзорную трубу только однообразные участки вересковых пустошей. Но на востоке в объективе возникало нечто, не поддававшееся объяснению. Казалось, там висела плотная стена белого тумана, высокая преграда, похожая на фасад разрушенного здания. Однако эта стена располагалась в том самом месте, которое я миновал по пути из деревни. Я не сомневался, что никакого здания там не было.

Четверть часа спустя я услышал, как Крейд вышел из своей комнаты и спустился этажом ниже. Но когда я наткнулся на него в библиотеке и рассказал об увиденном, он не смог ничего объяснить.

— На востоке? Нет, Броктон, ты, должно быть, ошибаешься. Мой дом здесь один. Ближайшее здание — только в Гловере, а поскольку деревня расположена в долине реки, ты вряд ли мог ее разглядеть.

— А в той стороне нет никаких скал или римских руин? — настаивал я.

Черные глаза Крейда с любопытством оглядели меня, и он покачал головой.

На следующее утро я снова заглянул в подзорную трубу, и хотя моросящий дождь и свинцовое небо значительно уменьшили видимость, но на границе поля зрения я, как и прежде, обнаружил ту же самую стену. Но после недолгого наблюдения мне показалось, что цвет теперь изменился. Стена из белой стала светло-розовой. К тому же она словно сдвинулась с места. Теперь неизвестный объект оказался ближе. Изучая его, я решил, что могу различить, как «стена» медленно разделяется на две части.

Дождь и ветер в конце концов прогнали меня с балкона. Я оделся и спустился в столовую. Именно там Крейд раскрыл истинную причину, по которой пригласил меня сюда. До замужества Луиза приобрела недвижимость недалеко от Харвича. Стоимость имущества многократно возросла, но в нескольких документах упоминалось, что имущество находится в нашем общем с сестрой владении. Крейд спросил, готов ли я отказаться от своих притязаний.

Его неприкрытая алчность и нетактичность вопроса ошеломили меня. Я уставился на Крейда, разглядывая его грубое лицо и глубоко посаженные глаза, пока он ждал моего ответа.

Именно благодаря моим убеждениям Луиза приобрела эту собственность, и у меня возникло искушение дать Крейду холодный отпор. Однако, по справедливости, поскольку моя сестра заплатила за землю своими деньгами и стала женой этого человека, я понимал, что мне следовало отказаться от своих прав.

Довольная улыбка тронула губы Крейда, когда я неохотно согласился.

— Я был уверен, что ты именно так и отнесешься к этому делу, — кивнул он. — Мы можем завтра прогуляться в деревню и подписать необходимые бумаги.

Не говоря больше ни слова, он встал, накинул тяжелый дождевик и вышел. Я наблюдал за ним через окно. Он медленно двинулся сквозь струи дождя на восток, по направлению к Гловеру.

Оставшись в доме один, я поднялся по лестнице в свою комнату. Взявшись за щеколду, я заколебался. Я еще не сказал Крейду о намерении забрать кое-что из тех вещей, которыми дорожила моя сестра Луиза и которые Крейд позволил бы увезти. В частности, осталось ценное кольцо-печатка с выгравированной на нефритовой поверхности буквой «Л», которое сестра постоянно носила и которое я ей подарил. Я не видел причин, почему бы мне не отыскать его сейчас. Я направился по коридору к двери комнаты Луизы и резко остановился.

Дверь была заперта на два замка. Поперек скобы на раме была натянута цепь, на которой висел тяжелый замок.

Целую минуту я стоял там, уставившись на запор. Вернувшись в свою комнату, я опустился в кресло и попытался разгадать эту головоломку.

Со стороны Крейда это было вполне логичным и понятным решением — навсегда закрыть комнату покойной жены, особенно если предположить, что его горе было глубоким и искренним. Но, как ни парадоксально, на основе последних писем Луизы у меня сложилось совершенно иное впечатление. Время от времени она писала, что Крейд жестоко обращался с ней, что ее жизнь больше не была счастливой.

Я почувствовал неуклонно возраставшее беспокойство. Я взял подзорную трубу, надеясь направить свои мысли в другое русло, вышел на маленький балкон и посмотрел на восток.

Стена все еще оставалась на месте. Но она находилась в десять раз ближе и в десять раз увеличилась в размерах.

Присмотревшись, я увидел, что расплывчатые очертания одного объекта сменились чем-то совершенно иным. Сооружение окончательно разделилось на две части, расположенные одна над другой и вытянутые горизонтально. Форма этих двух предметов казалось странно знакомой. Каким бы абсурдным это ни казалось, мне показалось, что эти предметы напоминают руки.

Я быстро повернул объектив по кругу. И тогда увидел кое-что еще…

Передо мной появилась фигура Мартина Крейда, медленно идущего по вересковой пустоши. Сгорбив плечи от ветра, он надвигался прямо на эту двойную стену. Но мгновение спустя все нервы и мускулы моего тела напряглись. Крейд остановился в нескольких ярдах от стены и оглянулся. Затем он пошел дальше, по-видимому, не замечая преграды на своем пути.

Стены не остановили Крейда. Подобно человеку, скользящему сквозь тени, Крейд прошел сквозь преграду и продолжил путь с другой стороны.

Я немного скорректировал фокус. Стены-близнецы неуклонно увеличивались в размерах. Они стали стереоскопически четкими, как будто я навел оптический прицел на объект, находящийся совсем рядом.

И тут меня охватило накатывать подлинное чувство ужаса. Словно в тисках, я сжимал телескоп, удерживая его на перилах балкона...

Так это были руки! Тонкие, изящной формы кисти, запястья и предплечья женщины. Они висели в воздухе, мягко покачиваясь взад-вперед, как морские змеи телесного цвета. Пальцы мягко разжались и сомкнулись. Ногти отражали серый свет болот и заметно поблескивали.

Четверть часа я стоял, сгорбившись над телескопом, наблюдая за туманными руками. И все это время руки медленно покачивались в воздухе, но не двигались с места. Тут в поле зрения снова появился Крейд, с трудом пересекавший вересковую пустошь. С его появлением руки внезапно исчезли.

Остаток утра я провел, пытаясь разобраться в хаосе мыслей. Я опасался за свой рассудок и страх угнетал меня. В чем же смысл, в чем причина всего происходящего? В какой мир заглядывал мой новый аппарат? Не в наш мир — не в обиталище земной плоти! Но как оптический прибор мог заглянуть куда-то еще, позволив и мне увидеть иной мир? Неужели наука по какой-то чудесной случайности создала линзу, которую ни один смертный механик не смог бы изготовить сознательно?

Незадолго до полудня, когда я сидел там, снова и снова вертя в руках подзорную трубу, мне внезапно пришла в голову мысль. Коробки, в которых привезли аппарат… неужели я их выбросил?

Картонная коробка все еще лежала нетронутой в корзине для мусора. Я пересек комнату и дрожащими пальцами осмотрел ее.

Но когда я нашел то, что искал, и прочитал загадочные слова, все стало еще таинственнее. К внутренней стороне крышки коробки была приклеена маленькая карточка со словами, написанными от руки мельчайшим почерком. Первая часть представляла собой техническое описание устройства: тип стекла, качество шлифовки, указания, которыми обычно снабжает производитель свою продукцию. Но последняя часть текста оказалась поистине непостижимой:

 

...стекло, полученное из песка, найденного в восточном Курдистане, недалеко от затерянного езидского города Халдабад.

Несмотря на то, что материал, несомненно, весьма высокого качества и богат силикатами, приходится сожалеть, что этот песок был использован при изготовлении объектива.

Езиды являются азиатскими дьяволопоклонниками, и песок был взят с участка недалеко от одного из их храмов. Я не знаю наверняка, но иногда подозреваю, что это сыграло свою роль и придало стеклу особые свойства.

Лиссабон, 24 мая.

Хосе Сагаста.

 

Звяканье колокольчика внизу напомнило о том, что меня приглашают на ленч. Отложив коробку в сторону, я спустился по лестнице. Но только когда с едой было покончено, я рассказал Крейду о том, что увидел. Затем я описал призрачные руки.

 

Просто поразительно, какое впечатление произвело все услышанное на этого человека. Его лицо побелело, черные глаза завертелись, яростно пронзая меня.

— Руки, Броктон? — хрипло повторил он. — Ты уверен, что это были руки?

Я кивнул. Я не ошибся. Я ясно видел их.

Крейд поднялся на ноги и нетвердой походкой пересек комнату. Внезапно он резко обернулся.

— Я бы хотел посмотреть в это твое стекло.

— Конечно, — согласился я. — Прибор в моей комнате. Но видение исчезло час назад.

Вырвавшийся на волю страх, казалось, овладел этим человеком. Он запустил пальцы в волосы и дико уставился на меня.

Повернувшись, он почти выбежал из комнаты.

Я смотрел ему вслед, озадаченный и немного испуганный.

Наконец я встал и направился в библиотеку. Я был встревожен больше, чем хотел бы признать, и тишина и мрак этого огромного зала не улучшили мое настроение. Я медленно двинулся мимо книжных полок, рассеянно пробегая глазами названия.

В моем теперешнем настроении ни одна из книг не вызывала никакого интереса. Казалось, что окутанный тенями потолок, давящий на меня, вызывает непреодолимую депрессию.

Столы и стулья в сером свете казались изможденными призраками.

И тут внезапно я наткнулся на книгу, почти спрятанную на нижней полке и отличающуюся от других. Она была в кожаном переплете, надписанном рукой Крейда. Я быстро подхватил упавшую книгу и хотел положить обратно, когда обложка распахнулась, и я прочел следующий отрывок.

Понедельник, 6 декабря. Она не подозревает, что я знаю, и я не давал ей повода думать иначе. Тем не менее, с того самого дня, как юный Клэй Стюарт посетил нас, я уверен, что она была влюблена в него. Стюарт моложе меня, но он неопытный дурак. Я должен понаблюдать и посмотреть, есть ли какие-либо изменения.

Я прочитал эти слова дважды. Любопытство и растущее подозрение побудили меня продолжить:

12 декабря. Стюарт снова заходил к нам сегодня. Он пришел якобы за тем, чтобы одолжить мою винтовку, но я знаю, что это всего лишь предлог. Я уверен, что в тот момент, когда я вышел из комнаты, Луиза оказалась в его объятиях. События развиваются быстрее, чем я ожидал. Но пока я не вижу причин для беспокойства. Она остается в моей власти.

17 декабря. Стюарт сегодня утром отбыл в Лондон. Теперь надо посмотреть, какой эффект это произведет на Луизу. Я буду внимательно наблюдать...

Капли холодного пота выступили у меня на лбу. Я перевернул страницу и поспешил прочесть следующий фрагмент:

24 декабря. Она не забыла. Ночь за ночью она сидит в своей комнате и пишет письма. Письма к нему!

27 декабря. Она почти не разговаривает со мной. Она остается в своей комнате. Сегодня вечером я увидел часть одного из писем, которые она писала. Она собирается бежать с ним. Мой план исполнится. Я должен убить — и убью ее!

На этом запись обрывалась. Машинально я закрыл книгу и вернул ее на полку. Оцепенев, я стоял в зале, пока огромные часы с маятником на дальней стене отсчитывали уходящие секунды. Затем я развернулся и медленно направился в свою комнату. События, последовавшие за этим, немного смешались в моей памяти. Я помню, как напряженно сидел в кресле, уставившись на стол и на подзорную трубу, лежавшую на нем. Вскоре, сам не зная почему, я встал, взял прибор и вышел на балкон.

Руки снова оказались на прежнем месте там, изящные и женственные, слегка покачивающиеся в воздухе. Я долго и пристально вглядывался в них, тщательно сфокусировав объектив. С почти невероятной четкостью, словно в микроскоп, я мог рассмотреть заостренные пальцы и розовую кожу.

Было что-то бесконечно ужасное в этих лишенных тела руках, висевших в воздухе передо мной. Они медленно и неумолимо приближались; разделяющее их пространство уменьшалось, пока они не закрыли всю поверхность стекла. Вокруг меня царила мертвая тишина. Я слышал, как бешено колотится мое сердце.

Руки становились все больше. Вересковые пустоши исчезли, и мои глаза, скованные гипнотическим притяжением, лихорадочно следили за происходящим.

Внезапно волосы у меня на голове встали дыбом. Руки сжались в сильном, конвульсивном движении. Словно пораженные, словно застигнутые врасплох чем-то невидимым, оказавшимся в пределах их досягаемости, они отпрянули назад. По ним пробежала ощутимая дрожь — дрожь ожидания и предвкушения. На руках выступили жилы.

А затем, резко вывернув запястья, руки потянулись вперед, растопырив пальцы... искривив их и...

Одновременно, прорвавшись сквозь стены дома, воздух расколол пронзительный крик. Это был крик Мартина Крейда. Звук повторился, рикошетом прокатившись по коридору, пробуждая во всех углах эхо агонии. Я выронил телескоп, подскочил к двери и помчался по коридору. Тишина встретила меня, когда я распахнул дверь в комнату Крейда. Хозяина там не оказалось. Я побежал дальше по коридору — в комнату Луизы.

Дверь была распахнута. Я влетел внутрь и встал как вкопанный, пораженный увиденным. В центре комнаты, откинувшись на спинку стула, неподвижно застыл Мартин Крейд. Его голова была запрокинута далеко назад, глаза смотрели вверх. Руки бессильно повисли. Я с первого взгляда понял, что он мертв.

На его теле не было никаких ран. В комнате не оказалось ни оружия, ни других людей. Борясь с охватившим меня ужасом, я подошел ближе.

Никаких ран, нет... Только на горле Крейда виднелись следы насилия. Там, на коже, чуть выше расстегнутого воротника его рубашки, были отпечатки пальцев — глубокие вмятины, которые, несомненно, стали причиной смерти от удушья.

Это были следы женских рук. Но безымянный палец оставил еще одну особую отметину на побелевшей плоти. Глядя на это, я почувствовал, как с моих губ медленно срывается крик!

Я увидел отпечаток кольца-печатки Луизы, круглого и симметричного, с вытянутой буквой «Л».