Разумеется, идея посмертного существования — не изобретение автора этой книги. В большинстве религий и мифологий мы находим утверждение о том, что смерть — это не конец всему. Теория реинкарнации, существование призраков, концепция астрального мира, образы Рая и Ада — всё это в самых разных вариантах знакомо исследователям представлений о вечной жизни. И всё же в истории описаний посмертного существования книги Джона Кендрика Бэнгса занимают особое место.Попробуем разобраться, почему так произошло. Описания царства теней достаточно обстоятельны уже в античной литературе. Сошествие в Аид — основа сюжета шестой книги «Энеиды» Вергилия, на которую ссылается Бэнгс. Около города Кумы, неподалеку от Везувия, на склоне горы, находится пещера, вход в царство мертвых. Вместе с Сивиллой Эней, снабженный волшебной золотой ветвью, совершает нисхождение в загробный мир, описанный поэтом с большой обстоятельностью. На пути Энею встречаются различные чудовища. Харон перевозит его через реку Ахерон, он усыпляет пса Цербера. В Тартаре испытывают муки мифологические персонажи, грешники, бунтовщики, безбожники. Центральный эпизод — встреча с тенью отца Анхиза, праведника, находящегося в раю. Осчастливленный прихо-дом сына, он произносит знаменитую речь:
Значит, ты все же пришел? Одолела путь непосильный
Верность святая твоя? От тебя и не ждал я иного.
Эней, услышавший пророчество о будущем величии Рима, встречает в Аиде и других великих людей; среди них — римский царь Тарквиний; патриции Деции и Друзы; Торкват, победитель галлов, напавших на Рим; Гракхи, народные трибуны; легендарный тираноборец Луций Брут. Этот мотив встреч и предсказаний, впрочем, уже присутствовал у Гомера (в 11-й песне «Одиссеи», где герой посещает царство 436мертвых, беседует с тенью матери, с боевыми друзьями — Агамемноном, Ахиллом); он получит развитие в дальнейшем, прежде всего в «Божественной комедии» Данте.
Наибольшей известностью из всех античных описаний Аида пользовались «Диалоги в царстве мертвых» Лукиана из Самосаты (125-192 н.э.). Скептицизм автора отразился в ироничных, насмешливых, подчас разоблачительных текстах:
«Гермес. Не сосчитать ли нам, перевозчик, сколько ты мне должен? А то у нас опять из-за этого выйдет ссора.
Харон. Сосчитаем, Гермес. Лучше это, наконец, установить, — тогда и забота с плеч долой.
Гермес. По твоему поручению я принес тебе якорь за пять драхм.
Харон. Много запрашиваешь!»
Форма беседы утвердилась в литературе надолго — особенно ярко это проявилось в XVIII веке, когда моральный авторитет умерших позволял им произносить поучения — или разъяснять смысл актуальных политических, социальных или культурных реалий. Довольно много написано о диалогах мертвых в русской литературе; классическая статья Ю. Лотмана и Б. Успенского о «Происшествии в царстве теней» Семена Боброва памятна филологам; жанр диалогов используется в литературном конфликте для решения важных для автора проблем — для «обиженного» Боброва античные герои становятся единомышленниками. Карамзинистов этот выпад против «нового слога» сильно задел, о чём свидетельствует поэма К.Н. Батюшкова «Видение на брегах Леты». Бобров выведен там в самом неприглядном виде (под именем пьяницы Бибриса), а его ярко метафорическая строка «Се ружей ржуща роща мчится» приведена в «Видении на брегах Леты» (в нарочито искаженном виде — «Где роща ржуща ружий ржот») как образец пиитической «тем-ноты» и просто бессмыслицы. В поэме в загробную жизнь переносятся все литературные счеты: в Лете топится ряд писателей, имена которых принято ассоциировать с литературным сообществом «Беседа любителей русского слова».
Сама традиция оказалась довольно живучей, как ни парадоксально ни прозвучит это слово в подобном контексте, но Бэнгс как раз решительно вышел за её рамки.
В конце XIX века описание послежизни в англоязычной литературе связано с двумя значимыми системами представлений. Посмертные переживания интерпретируются в терминах спиритуализма, как в романах Г.Р. Хаггарда или в бестселлере Мэри Корелли «Душа Лилит» (1892). Чистилище становится викторианским аналогом «затерянного мира», как в книге Р.Х. Райта «Внешняя тьма» (1906) или во многих псевдо-реалистических описаниях посмертного опыта. Второй вариант — своеобразная фэнтезийная версия послежизни; в 1886 году вышла известная книга Эндрю Лэнга «Письма мертвым авторам», в которой после смерти гении продолжают свои литературные занятия. Может по-казаться, что Бэнгс не вносит в эту схему, неоднократно повторенную впоследствии, ничего нового.
Однако…
В 1894 году Бэнгс, на волне общего интереса к наполеоновским биографиям, выпускает книгу «Мистер Бонапарт с Корсики». Никогда еще писатель не работал так быстро: вся работа, включая создание иллюстраций и выпуск отдельно-го издания, заняла месяц. Г.У. МакВикар сделал удивительно смешные рисунки, и вольное жизнеописание пользовалось огромным успехом. В финале книги Наполеон свергает с трона Аполлиона и сам становится Наполлионом, императором Аида. Теперь оставалось только присоединить Аид к владениям американского юмора, чем и занялся Бэнгс, прозванный коллегами-журналистами «Наполеоном из Йонкерса». Обратившись к классической мифологии, писатель кое-что позаимствовал у Гомера, Вергилия и Данте, но распорядился всем этим по-своему.
Современники отметили сходство первой книги Бэнгса с диалогами Лукиана, где Диоген, беседующий с Хароном и другими героями, выражает вольные, во многом современ-ные взгляды. Книга Лукиана неоднократно переиздавалась в США, причем исследователи подчеркивали её близость к «Лягушкам» Аристофана, где царство Плутона тоже оживало за счет бурлеска и буффонады. Комедия должна была развлекать, диалог — поучать; на стыке этих двух традиций возникает специфическое сочинение Лукиана.
Но ни у Аристофана, ни у Лукиана мы не найдем после-довательного сближения «того» и «этого» мира; Аид живет по иным законам и там важны иные ценности. А у Бэнгса мир иной максимально очеловечен, призраки пьют вино, слушают музыку и рассуждают о страховании и авторских правах. И великие покойники не становятся топливом для адского костра; в литературной истории царство мертвых впервые предстает настолько светлым и, не побоимся этого слова, уютным. Критики сравнили повесть с «Орфеем в аду» Оффенбаха; однако в знаменитой опере вторжение было лишь временным, а счастье ожидало не смертных людей, а мифологических персонажей.
Причину популярности книги в Америке видели и в другом: американская литература медленно избавлялась от «теологических ужасов» и старые книги, вроде «Судного дня» Майкла Уигглсворта, уступали место другим, в которых религиозные вопросы трактовались не с суровой кальвинистской точки зрения, а более светски. И вот в повести Бэнгса ужасы ада были наконец осмеяны, и она стала сим-волом новых религиозных воззрений. Есть забавная исто-рия о встрече Бэнгса с методистским священником; тот не мог решиться на брак, но прочитав «Плавучий дом» и решив, что ад — веселое место, наконец-то женился.
В предисловии ко второму изданию Бэнгс писал, что идея книги сама нашла его. Это почти соответствует истине. Друг-англичанин пригласил писателя прокатиться на пароме из Лондона в Хенли-на-Темзе. Бэнгс ответил с сожа-лением, что единственным путешествием такого рода для него станет плавание на пароме по Стиксу. Тут же появилась и идея. Бэнгс уже опубликовал рассказ «Клуб призраков» (он вошёл в первый том нашего собрания). Именно там Дэви Крокет беседует с Ноем, а доктор Джонсон пикируется с царем Соломоном. Там же изображено и столкновение Наполеона с Веллингтоном, который не может ответить на вопрос, как ему удалось выиграть битву при Ватерлоо — знает он об этом не больше Наполеона. Но в рассказе не было такого очаровательного места действия, как плавучий дом, и старые диалоги были частично перенесены в новую обстановку.
Веселые истории из Аида публиковались в «Харперс уикли» с августа 1895 года; книга вышла в конце ноября, в январе и феврале 1896 года она возглавляла списки бестселлеров в «Букмене», потеснив роман «Трильби» Джорджа Дюморье (о нем есть веселые комментарии во второй повести Бэнгса) и книги Йена Макларена. Повесть о Плавучем стала самой популярной американской юмористической книгой 1890-х годов.
Религиозные издания первоначально восприняли ее с подозрением, критики рассуждали о несерьезном изображении будущей жизни, о неуместности юмора и об оскорблении памяти предков (вспомнили и о происхождении Бэнгса, о его деде, великом богослове Натане Бэнгсе и т.д.) Но подобные отклики были немногочисленны, в основном книга произвела положительное впечатление — во многом благодаря прекрасно воссозданной атмосфере клуба. Бэнгс и раньше писал «клубные» истории, но в этой повести замкнутость клубной жизни изображена довольно оригинально, и мы попадаем в «домашнюю обстановку» хорошо известных исторических лиц. И свой клубный опыт писатель использовал весьма оригинально. «Ночь рассказчиков», где председательствовал доктор Джонсон, явно описана под впечатлением аналогичных вечеров, которые устраивались в клубе «Олдайн». Бэнгс был его членом, а в воспоминаниях Роберта Бриджеса, члена клубного комитета, речь идет о таких мероприятиях.Позднее, в 1897 году, клуб провел «Ночь призраков, где истории о сверхъестественном рассказывали Джеймс Барнс, Джеймс Дж. Рош, Эдвард У. Таунсенд и Бэнгс, а У.У. Эллсворт выступал в качестве представителя призрака Фрэнка Стоктона. А ещё присутствовали астральные тела Киплинга и Марка Твена, доставленные с помощью волшебного фонаря. А чуть раньше, в 1896 году, был устроен вечер морских рассказов, которые читали не только профессионалы,
440
но и настоящие морские волки, два адмирала, Мид и Эрбен, а также Уодсворт Лонгфелло, племянник поэта. Там Бэнгс прочитал «неопубликованную главу из «Плавучего дома»» — видимо, речь шла об одной из глав второй повести.
Самое яркое клубное мероприятие такого рода имело место в январе 1899 года, когда прошел «Фестиваль двенадцатой ночи»; Бэнгс выступал в клубе ассоциации «Век» в роли поэта-лауреата. Веселились все, включая Теодора Рузвельта — переодевания, шуточные коронации, поэтические состязания, хоровое пение и, конечно, рассказы. Королем вечера был Джозеф Чоат, и в разгар праздника Рузвельт буквально выдернул из-под короля трон; нечто подобное изобразил Бэнгс в своей повести о Плавучем доме.
Критики спорили, следует ли считать «клубный юмор» Бэнгса английским или американским; победила вторая точка зрения. Дело не только в иллюстрациях, но и в том, что юмор писателя, в котором больше воображения, чем фантастики, больше действия, чем словесных эффектов, тяготеет к американской традиции. Это не мешало некоторым англичанам восхищаться «Плавучим домом». Киплинг читал повесть во время путешествия из Америки в Англию в 1896 году и выразил Бэнгсу свое восхищение, хотя и пожалел, что на страницах книги не нашлось места ни Карлайлу, ни Теннисону. Глава, в которой Барнум и Ной рассуждают о современных и допотопных животных, привлекла внимание Киплинга; знакомство с рассуждениями Бэнгса отразилось в его сказках и рассказах.
И что ещё важнее, во второй повести Бэнгс не ограничивался отдельными диалогами — он создавал сюжет. В этом, наверное, одна из важнейших особенностей его цикла. Аид не просто наполнен знакомыми, близкими и понятными вещами, послежизнь не просто выглядит весело; здесь продолжается жизнь, возможны приключения и события… Ни-чего подобного не было у Лэнга — там герои просто продолжали заниматься привычными делами. Бэнгс впервые создал описание длящегося посмертного времени; не ограничиваясь разговорами, его герои действуют.
Потенциал творения вторичного мира, открытый Бэнгсом, использовали авторы юмористической фэнтези и в дальнейшем. Подражая создателю «Плавучего дома», Фредерик Кюммер в 1920-х годах пишет дилогию «Леди в Аиде» и «Джентльмены в Аиде». В дальнейшем послежизнь — иное пространство, которое могут посетить герои, обычно используя некий портал. Например, в «Ревущей трубе» Л. Спрэга де Кампа и Ф. Прэтта речь идет о финале истории, который смертные в обычной жизни увидеть не могут. Од-нако подобные «ситуации перехода» уже далеки от бэнгсианской фэнтези: боги могут посещать наш мир когда угодно, смертным доступно пересечение границы лишь в исключи-тельных случаях. У Бэнгса история продолжается, и, к примеру, Мюнхгаузен рассказывает чертенятам о событиях, которые совершались и в «том», и в «этом» мире — значение слов «этот» и «тот» меняется в зависимости от контекста. Впрочем, повесть о Мюнхгаузене, также написанная по просьбам читателей, представляет собой переработку некоторых ранних, детских рассказов Бэнгса, и связь её с циклом достаточно условна.
Не следует думать, будто повести о Плавучем доме раз и навсегда изменили фантастику о послежизни. Спиритуалистские представления об ином мире сохраняются у самых разных авторов; рационализацию посмертного существования мы можем увидеть в «Иове» Р.Э. Хайнлайна, а новую интерпретацию дантовского ада — в «Инферно» Л. Найвена и Дж. Пурнелла.
Но самый популярный образец поджанра, несомненно, продолжающий традиции Бэнгса — цикл Ф.Х. Фармера о Мире Реки; здесь использованы многие сюжетные ходы из повестей о Плавучем доме: и сам образ сказочного парохода, и «река вечности», и компания бессмертных, в которой литературные персонажи соседствуют с историческими личностями, и даже отдельные темы, актуальные не только на рубеже XIX-XX веков, но и почти 100 лет спустя. В рома-не Шерри С. Теппер «Пробужденные» (1987), в книге Джона Гранта «Мир» (1992), в цикле Иэна Уотсона «Тёмное течение» эти традиции также продолжены.
Бэнгс не просто создал веселую книжку для развлечения, умело интерпретировав актуальные темы — время за Стиксом течёт, пусть и не так, как на «нашем берегу»; исторические и литературные герои взаимодействуют и переживают новые приключения. А читатели следят за ними, размышляя о сущности времени, о религии, о роли личности в истории и о многих важных вещах. Беллетристика предназначена не только для развлечения, она даёт немалую пищу для ума — и повести о Плавучем доме исполнили свою задачу, подарив толику бессмертия создателю вымышленного мира. Впрочем, отчего же вымышленного? Экскурсионные пароходы по-прежнему плывут по Стиксу, Харон собирает свои оболы, а Уолтер Рэли и барон Мюнхгаузен поднимают бокалы в кают-компании, слушая музыку Моцарта и речи доктора Джонсона. Или занимаются чем-то совершенно иным, но столь же интересным и приятным. Плавучий дом на своём месте, и в смерти есть жизнь…
Комментариев нет:
Отправить комментарий