Знаменитая "страшная баллада" Амелии Эдвардс в переводе Ефима Беренштейна
ЛЕГЕНДА
О БУАГИЛЬБЕРЕ
У озера, в глуши лесной
Монахов грешных был приют,
Аббат их – подставной.
Их мерзость проклял сам
Господь;
Они – грабители сирот,
Напившись самых лучших вин,
Голодных гнали от ворот.
И хоть звучал народный
стон,
И голод брёл, смеясь
жестоко,
И кровь достойных христиан
Окрасила пески Востока,
«Устав» свой те монахи
чтут;
«Мы будем на других
плевать,
Кормить оленей, чистить
пруд
И не поститься – пировать».
Но накануне Рождества –
Уж поздно, холод, темнота,
–
Из Палестины возвратясь,
Стучится рыцарь в их врата.
Он – на арабском скакуне,
Без шлема, смелый взгляд и
вид,
Цепь сарацинская на нём,
Блистая золотом, висит.
«Монахи добрые! Я к вам –
В Буагильбер, – так молвил
он. –
Найдётся ль стойло для коня
И келья для меня – на сон?»
В ответ ему – глумливый
смех;
Вот – славный рыцарь не в
седле;
Он связан по рукам-ногам,
Лежит, как пленник, на
земле.
«Любезный гость, – они
кричат, –
Коню дадим мы корм и кров,
Но для тебя здесь кельи нет
–
Ты будешь спать средь
мертвецов!»
Он смотрит, слушает – в
глазах
Бестрепетный и твёрдый
взгляд.
Он слишком смел, чтоб
ведать страх,
Он слишком горд, чтоб
умолять.
Они с него сорвали цепь –
Свидетельство его побед…
Над чёрным озером лесным
От факелов их – мрачный
свет…
Огромная щука там тихо жила
–
Её этот свет ослепил.
От ужаса в водоросли
заплыла,
А выбраться нет больше сил…
А на колокольне свивала
сова
Гнездо себе. Что же теперь?
–
Кружит, и кричит, и жива-то
едва
От несправедливых потерь…
Аббат стоял на берегу
И усмехался зло:
«Скорей бросайте его в пруд
–
Как щуке повезло!»
Вот он в пруду. Кричат:
«Прощай!» –
На берегу толпой.
«До Рождества!» – промолвил
он
И скрылся под водой.
«До Рождества!» – и прочь
пошли,
Добрались до ворот;
Преступники убеждены:
Их жертва не всплывёт.
Со дна всплывали пузыри;
Кругам потерян счёт;
Вскричала белая сова;
Добыча щуку ждёт.
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
Вот минул год. Густой туман
В холмах нашёл ночлег.
И сонный лес Буагильбер
Окутал плотный снег.
Краснело мрачно солнце
днём;
Чернела ночь; ветра сильны;
На глади ледяной пруда
Кругом следы волков видны.
Монахам чудилось: беда
Неотвратимая грядёт:
То жуткий шёпот в их ушах,
То тень зловеще проползёт…
То огненные письмена
Сверкали жутко над стеной…
То призраков толпился рой
Вокруг часовни в час
ночной…
Монахи – в крик: «Отец
аббат!
Пора покаяться в грехах:
Сочельник завтра, а поздней
Упустим шанс наверняка!
Утопленник восстанет
вновь…»
Аббат смеялся, как шальной:
«Труднёхонько ему восстать:
Ведь лёд – в три фута
толщиной!
За упокой его души
Я б завтра мессу отслужил».
Настало завтра, и весь день
Церковный колокол звонил.
Сошлись все к мессе
ввечеру,
Макушки бритые пригнув.
Один зажёг, что было, свеч,
Молитвенник перевернув.
Вот Dies Irae[1] зазвучал,
И звук дрожал без меры;
Аббат же чётки теребил,
Читая «Символ веры».
Но – чу! – что это там за
звук?
Как будто раскололся лёд,
Иль мощная рука в броне
В ворота – уже трижды –
бьёт?
Иль поступь кованых сапог?
Вселяется в монахов страх;
Аббат Писанье уронил,
И Dies Irae вмиг зачах.
Они увидели: в дверях
Их жертва прежняя стоит.
Кольчуга ржавая на нём,
И он рукою их манит.
Вот встал аббат. Спасенья
нет,
И для молитвы нету сил,
Когда властительный мертвец
Себе живого подчинил.
Вот призрак-рыцарь оглядел
Холодным взором всё вокруг.
«Прощайте! И – до
Рождества!»
Он и аббат исчезли вдруг.
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
И проклят этот монастырь.
Всегда в сочельник, каждый
год,
Приходит рыцарь и с собой
Монаха нового берёт.
Поскольку кровью негодяй
Свои одежды осквернил,
И сорок тех преступных душ
Единый грех объединил.
…Коль верить россказням
крестьян,
Он возвращается всегда
В сочельник, в тот же самый
час,
Восстав из мутного пруда.
[1] «Тот день, день гнева» (лат.) – средневековый церковный гимн, вторая часть
католической заупокойной мессы.
Комментариев нет:
Отправить комментарий