Элджернон Блэквуд. Соглядатай

 Навстречу грядущему четвертому тому собрания сочинений замечательного писателя...

Рассказ из сборник "Ten-Minute Stories", в оригинале озаглавленный The Accessory Before the Fact

Перевод А. Сорочана

СОГЛЯДАТАЙ

Мартин несколько минут простоял на перекрестке посреди вересковой пустоши, в некотором замешательстве разглядывая указатель. Названия на четырех стрелках оказались совсем не те, которые он ожидал увидеть, расстояния не были указаны, а карта, нетерпеливо подумал Мартин, должно быть, безнадежно устарела. Прислонив развернутый лист к столбу, он наклонился, чтобы рассмотреть его повнимательнее. Ветер сгибал углы карты, которые хлопали Мартина по лицу. Мелкий шрифт в угасающем свете был почти неразборчивым. Однако оказалось — насколько Мартин мог понять, — что две мили назад он, должно быть, свернул не туда.

Он помнил этот поворот. Тропинка выглядела заманчиво; он мгновение поколебался, затем пошел по ней, привлеченный обычной приманкой пешеходов: этот путь “может оказаться кратчайшим”. Ловушка с кратчайшим путем стара, как человеческая природа. Несколько минут он попеременно изучал указатель и карту. Сгущались сумерки, и его рюкзак становился все тяжелее. Однако Мартин не мог свести воедино данные из двух источников, и чувство неуверенности охватило его. Он чувствовал себя сбитым с толку и расстроенным. Его мысли путались. Решение было очень трудным. “Я запутался", - подумал он, - я, должно быть, устал”, - наконец, он выбрал наиболее подходящее направление. «Рано или поздно дорога приведет меня в гостиницу, хотя и не в ту, которую я собирался отыскать”. Он положился на удачу пешего странствия и бодро двинулся в путь. На указателе было написано: “К Литейси-Хилл”; мелкие, изящные буквы как будто плясали и шевелились каждый раз, когда Мартин смотрел на них; но названия на карте ему отыскать не удалось. Однако эти слова звучали так же заманчиво, как и «кратчайший путь». Похожий инстинкт снова указал ему дорогу. Только на сей раз он казался более настойчивым, почти непреодолимым.

И тогда Мартин осознал, насколько пустынна окружающая его местность. Дорога на протяжении ста ярдов шла прямо, затем изгибалась, как белая река, уходящая в пустоту; темно-сине-зеленые заросли вереска окаймляли берега, поднимаясь вверх в сумерках; и редкие маленькие сосны одиноко стояли тут и там, совершенно необъяснимые. Это странное прилагательное, раз возникнув в сознании, не давало Мартину покоя. В тот день он видел множество подобных необъяснимых вещей: кратчайший путь, темная карта, названия на указателе, его собственные беспорядочные побуждения и растущее странное замешательство, которое охватило его душу. Все вокруг нуждалось в объяснении, хотя, возможно, “толкование” было более подходящим словом. Эти маленькие одинокие деревья заставили Мартина задуматься. Почему он так легко сбился с пути? Почему он страдал от смутных впечатлений, которые влияли на выбор направления? Почему он оказался здесь — именно здесь? И почему он сейчас пошел “К Литейси-Хилл”?

Затем, на зеленом поле, которое сияло, как напоминание о дневном свете, среди темноты болот, он увидел фигуру, застывшую в траве. Она казалась пятном, нарушавшим единообразие пейзажа - простая куча грязных тряпок, но все же отличавшаяся определенной ужасающей живописностью; и его память — хотя немецкий он знал только в школьных пределах — сразу же подсказала немецкие, а не английские слова. Lump и Lumpen – самым странным образом именно эти слова промелькнули в его мозгу. В тот момент они казались правильными и такими выразительными, почти звукоподражательными, как если бы они передавали зрительные образы. Слова “тряпье” и “бродяга” никак не сочетались с тем, что он увидел. Точное описание было возможно только на немецком.

Вот подсказка, подброшенная той частью его сознания, которой были чужды здравые рассуждения. Но, похоже, Мартин этого не заметил. А в следующую минуту путник принял сидячее положение и спросил, который час. Он заговорил по-немецки. И Мартин, не раздумывая ни секунды, ответил, тоже по-немецки: “halb sieben” - половина седьмого. Инстинктивная догадка оказалась верной. Взгляд на часы, когда Мартин посмотрел на них мгновение спустя, доказал это. Он услышал, как тот человек со сдержанной грубостью бродяги произнес: “Спасибо тебе, я много выпил”. Ибо Мартин не показал своих часов, интуитивно подчинившись подсознательному указанию.

Он ускорил шаг, продолжая идти по этой пустынной дороге, странная мешанина мыслей и чувств нахлынула на него. Он каким-то образом понял, что прозвучит вопрос, и прозвучит по-немецки. И все же это взволновало и встревожило Мартина. И еще одна вещь также взволновала и встревожила его. Он ожидал случившегося таким же странным образом: все было правильно. Ибо, когда существо в рваном коричневом тряпье поднялось, чтобы задать вопрос, кто-то другой остался лежать на траве — еще одно коричневое, грязное существо. Там было двое бродяг. И Мартин ясно увидел оба лица. За неопрятными бородами и под старыми шляпами с опущенными полями он уловил выражение злобных, умных лиц, которые пристально наблюдали за ним, когда он проходил мимо. Глаза следили за ним. На секунду он посмотрел прямо в эти глаза, которые предпочел бы никогда не видеть. И Мартин с ужасом понял, что оба лица были слишком гладкими, утонченными и хитрыми для обычных бродяг. Мужчины на самом деле вовсе не были бродягами. Они прикрывались этими личинами.

“Как внимательно они следили за мной!” - думал Мартин, спеша по темнеющей дороге, теперь совершенно серьезно осознавая одиночество и простор окрестной вересковой пустоши.

Встревоженный и расстроенный, Мартин ускорил шаг. Он задумался о том, какие громкие звуки издают его подбитые гвоздями, стучащие по белой дороге, но размышления внезапно были прерваны - на него обрушилось великое множество вещей, которые преследовали Мартина, оставаясь “необъяснимыми”. Они несли одно определенное сообщение: все это на самом деле вообще не предназначено для него, и, следовательно, вызывает замешательство и недоумение; он вторгся в чужое пространство и на чужую карту жизни. Сделав какой-то ошибочный поворот, он подвергся действию чуждых сил, которые существовали в маленьком мире какого-то другого человека. Сам того не желая, он где—то переступил незримый порог и теперь оказался здесь - нарушитель, слушатель, соглядатай. Он подслушивал и подглядывал; подслушивал вещи, которых не имел права знать, потому что они предназначались для другого. Словно корабль в море, он перехватывал сообщения, которые не мог правильно истолковать, потому что его Приемник не был точно настроен на их волну. И более того — эти сообщения были предупреждениями!

Затем страх обрушился на него, словно внезапно сомкнувшаяся ночь. Он попал в сеть тонких, могучих сил, которыми не мог управлять, не зная ни их происхождения, ни цели. Он попал в какую-то огромную психическую ловушку, тщательно спланированную и подстроенную, но предназначенную не для него, а для кого-то другого. Что-то привлекло его – что-то в этом пейзаже, времени суток, настроении. Благодаря какой-то нераскрытой слабости его было так просто поймать. Его страх мгновенно сменился настоящим ужасом.

Всё, что произошло дальше, совершалось с такой скоростью и напряженностью, что, казалось, заняло не больше одного мгновения. Это случилось сразу и мгновенно – и было совершенно неизбежно. По белой дороге ему навстречу шел человек, раскачиваясь из стороны в сторону, как бы в состоянии опьянения, совершенно очевидно, притворного; и пока Мартин освобождал бродяге дорогу, тот в одну секунду выпрямился и набросился на Мартина, оказавшись сверху. Удар был внезапным и ужасающе сильным, но даже падая, Мартин сознавал, что следом за первым на него бросился второй мужчина, который ухватил его за ноги и с глухим стуком повалил на землю. Затем посыпались удары; он увидел отблеск чего-то сияющего; внезапный приступ тошноты поверг его в полное изнеможение, и сопротивление было невозможно. Что-то огненное вошло ему в горло, и изо рта полилась густая сладкая жидкость, от которой он задохнулся. Мир погрузился глубоко-глубоко, во тьму... И все же сквозь весь ужас и смятение пробивались отчетливые мысли: Мартин понял, что первый бродяга быстро пробрался через вереск и поэтому спустился ему навстречу; и что что-то тяжелое было оторвалось от застежек, которые крепко и плотно прижимали сверток под одеждой к телу...

Внезапно темнота рассеялась и совершенно исчезла. Мартин обнаружил, что всматривается в карту, стоя напротив указателя. Ветер трепал уголки листа, касавшиеся его щеки, и Мартин внимательно изучал названия, которые теперь видел совершенно ясно. На указателях, торчавших на столбе вверху, были именно те слова, которые он ожидал увидеть, и карта содержала совершенно точные указания. Все снова стало в точности таким, как и должно было быть. Мартин прочитал название деревни, которую собирался посетить, — она была ясно видна в сумерках, на расстоянии двух миль от указателя. Сбитый с толку, потрясенный, не в силах ни о чем думать, он сунул развернутую карту в карман и поспешил вперед, как человек, только что пробудившийся от ужасного сна, который стянул в одну-единственную секунду все долгие страдания какого-то длительного, гнетущего кошмара.

Он двинулся ровным скорым шагом, а потом побежал; пот лил с него градом; ноги подкашивались, и ему было трудно дышать. Он сознавал только непреодолимое желание как можно скорее убраться подальше от указателя на перекрестке, где его посетило ужасное видение. Ибо Мартин, бухгалтер в отпуске, никогда не мечтал ни о каком мире экстрасенсорных способностей. Все это было настоящей пыткой. Гораздо хуже, чем “поддельный” баланс бухгалтерских книг, которые могли подбросить к нему на стол в результате какого-то заговора клерков и директоров. Мартин мчался так, словно весь мир, рыдая, несся за ним по пятам. И его не покидала невероятная убежденность в том, что все случившееся на самом деле не предназначалось для него. Он подслушал чужие секреты. Он вобрал в себя предупреждение, адресованное другому, и в результате направление этого предупреждения изменилось. В итоге Мартин помешал доставить весть по назначению. Все это потрясло его до глубины души. Это вывело из строя ровный и точный механизм души. Предупреждение предназначалось другому, который не мог – никак не мог - сейчас его получить.

Однако физическое напряжение, в конце концов, вызвало более спокойную реакцию и даже до некоторой степени вернуло Мартину самообладание. При свете фонарей он сбросил скорость и вошел в деревню ровным шагом. Добравшись до гостиницы, он осмотрелся и снял комнату, заказал основательный ужин и большую порцию «Басса», чтобы утолить неестественную жажду и окончательно вернуть равновесие. Необычные ощущения по большей части исчезли, и странное чувство, будто что-то в простом и здоровом мире еще требует объяснения, больше не тревожило Мартина. Все еще испытывая смутное беспокойство (хотя настоящий страх совсем прошел), Мартин вошел в бар, чтобы выкурить трубку после ужина и поболтать с туземцами, так как ему было приятно отдыхать; потом он увидел двух мужчин, облокотившихся на стойку в дальнем конце, спиной к нему. Мартин мгновенно рассмотрел их лица в зеркале, и трубка чуть не выскользнула у него изо рта. Чисто выбритые, холеные, умные лица — и он уловил пару слов, пока они разговаривали за выпивкой, — немецкие слова. Они были хорошо одеты, эти мужчины, и ничто в них не привлекало особого внимания; они могли бы быть двумя туристами, отдыхающими, как и он, в твидовых костюмах и прогулочных ботинках. И вскоре они расплатились за выпивку и вышли. Он вообще никогда не сталкивался с ними лицом к лицу; но пот снова выступил на его коже, лихорадочный прилив тепла и холода одновременно окатил его тело; вне всякого сомнения, он узнал двух бродяг, на этот раз без маскировки — пока еще без маскировки.

Мартин неподвижно сидел в своем углу, яростно попыхивая потухшей трубкой, беспомощно сопротивляясь возвращению того первого мерзкого ужаса. К нему снова вернулось абсолютно ясное и отчетливое убеждение, что они, те двое, собирались сделать все это не с ним, и, кроме того, что он не имел никакого права вмешиваться в этот мир. У него вообще не было locus standi; это было бы аморально... даже если бы представилась такая возможность. И Мартин чувствовал, что такая возможность еще представится. Он подслушал и получил личные сведения секретного характера, которые не имел права использовать, даже если это могло принести пользу — даже для спасения жизни. Он сидел в своем углу, испуганный и молчаливый, ожидая того, что должно произойти дальше.

Но ночь наступила – без всяких разъяснений. Ничего не произошло. Он крепко спал. В гостинице не было никого, кроме пожилого мужчины, очевидно, такого же туриста, как и он сам. Он носил очки в золотой оправе, и утром Мартин подслушал, как мужчина спрашивал хозяина, в каком направлении ему следует двигаться, чтобы добраться до Литейси-Хилл. Затем у Мартина начали стучать зубы, и он почувствовал слабость в коленях. “На перекрестке вы повернете налево, - вмешался Мартин, прежде чем хозяин успел ответить. - Примерно в двух милях отсюда вы увидите указатель, а после этого - еще четыре мили". Откуда, черт возьми, он мог знать? - с ужасом пронеслось у него в голове. «Я сам иду в ту сторону, — сказал он затем, - и пройду с вами недолго, если вы не возражаете!» Слова вырвались импульсивно и необдуманно; они пришли сами по себе. Ибо его собственная дорога вела в прямо противоположную сторону. Он не хотел, чтобы этот человек шел один. Незнакомец, однако, легко уклонился от его предложения составить компанию. Он поблагодарил его, заметив, что выйдет позже в тот же день... Они втроем с хозяином стояли у корыта для лошадей перед гостиницей, и в этот самый момент бродяга, который, сутулясь, шел по дороге, поднял голову и спросил, который час. И ему ответил человек в очках в золотой оправе.

"Спасибо вам, очень приятно”, - ответил бродяга, медленно проходя мимо, в то время как хозяин, разговорчивый парень, продолжал рассказывать о множестве немцев, которые жили в Англии и готовились к тевтонскому вторжению, которое он, со своей стороны, считал неизбежным.

Но Мартин этого не слышал. Не пройдя и мили, он отправился в лес, чтобы в полном одиночестве преодолеть зов своей совести. Его слабость, его трусость, несомненно, были преступны. Его терзали настоящие мучения. Дюжину раз он хотел вернуться по своим следам, и дюжину раз ему мешала непреодолимая сила, которая утверждала, что он не имеет права вмешиваться. Как он мог действовать на основании знаний, полученных с помощью подслушивания? Как вмешиваться в частные дела, в чужую, сокровенную жизнь - только потому, что он подслушал, словно по телефону, тайные угрозы? Какое-то внутреннее замешательство вообще мешало ему здраво мыслить. Незнакомец просто счел бы его сумасшедшим. У него не было “фактов”, на которые можно опереться... Он подавил сотню инстинктивных устремлений... и наконец отправился в путь с сильно бьющимся, полным тревоги сердцем.

Последние два дня его отпуска были испорчены сомнениями, вопросами и тревогами — все это оправдалось позже, когда он прочитал об убийстве туриста на Литейси-Хилл. Мужчина носил очки в золотой оправе и держал при себе большую сумму денег. Ему перерезали горло. И полиция упорно шла по следу таинственной пары бродяг, которые, как говорили, были немцами.