Джеймс Хогг. Брауни из Блэк Хэггс

БРАУНИ ИЗ БЛЭК ХЭГГС

Когда Спроуты были лэрдами Уилхоупа – то есть давным-давно – жила-была некая леди, о которой ходили самые ужасные слухи. Люди не просто открыто утверждали, что леди Уилхоуп (ибо супруга всякого лэрда в те времена именовалась леди) была ведьмой — все испытывали неприязнь даже тогда, когда только слышали ее имя. И едва в разговоре упоминали о ней, старики качали головами и говорили: "Эх! Оставьте ее в покое! Чем меньше о ней думаешь, тем лучше". Старые женщины отходили от прялок и, желая получше расслышать то, что могли сказать о леди, тыкали щипцами в огонь, не сводя глаз с участников беседы; а затем, после недолгого многозначительного покашливания, бурчания и ворчания, то и дело повторяли: "Ну и дела, господа хорошие! Правду ведь говорят!" или что-то столь же мудрое и многозначительное.

Короче говоря, леди Вилхоуп считалась очень дурной женщиной. В семье она была настоящим тираном; она ругала слуг, часто их проклинала, била и прогоняла, особенно если они были религиозными, поскольку она не могла выносить подобных людей и винила их во всем дурном. Всякий раз, когда она узнавала, что кто-то из слуг в поместье лэрда отличался религиозностью, она непременно отправляла такого человека на войну, рассчитывая, что там его убьют; рассказывали, что от нескольких девушек, которые отличались религиозными склонностями, она избавилась, воспользовавшись ядом. Конечно, она была злой женщиной, и многие добрые люди пострадали от ее дурного нрава; и бедные гонимые ковенантеры должны были вместе возносить свои молитвы в борьбе с ней.

Что касается лэрда, был он крупным человеком, с серовато-коричневым лицом; его не волновало ни хорошее, ни дурное – и он не разбирался в том, как отличить одно от другого. Он только посмеивался, наблюдая за истериками своей леди; чем сильнее она гневалась, тем шире улыбался лэрд. Однажды, когда две служанки прибежали ему в превеликом волнении и сказали, что леди напала на одну из их подруг, лэрд от души посмеялся и ответил, что нисколько в этом не сомневался.

— Но как же вы, сэр, можете смеяться? — спросили они. — Бедная девочка могла умереть.

— Надо полагать, надо полагать, — сказал лэрд. – Что ж, вперед ей наука – поймет, с кем не стоит связываться.

— Сэр, вашу леди непременно повесят.]

— Надо полагать; что ж, вперед ей наука – будет знать, что не стоит так сильно бить… Ха, ха, ха! Верно, Джесси?

Но когда эта самая Джесси внезапно умерла однажды утром, лэрд смешался и, казалось, смутно понял, что игра идет не по правилам. Почти не оставалось сомнений, что речь идет об отравлении; неизвестно, ревновала леди или нет – об этом вслух не говорили; но лэрд был потрясен и поражен, нервы его подвели, и он буквально оцепенел. Он как будто находился в том же состоянии, что и одна колли, которая когда-то у меня жила. Собаке очень нравились ружья, пока я из них никого не убивал (в те времена еще не было законов об охоте в лесу Эттрик), и она с огромным удовольствием гонялась за зайцами, когда я промахивался. Но однажды я каким-то чудом убил одного зайца, буквально под носом у собаки. Я никогда не забуду, как было удивлено бедное животное. Пес посмотрел на ружье, а потом на мертвого зайца, и, казалось, сделал вывод, что если дела так обстоят, то ни единое живое существо не может скрыться от опасности. Наконец, собака поджала хвост и понеслась домой; больше она к ружьям и  близко не подходила.

То же самое случилось и с лэрдом Спротом из Уилхоупа. Пока его леди просто ругалась со слугами и устраивала шум и гам, он думал, что это очень весело; но когда он видел, к каким ужасным результатам все это привело, лэрд разволновался, как расстроенная шарманка, и мог играть только одну ноту Он всем встречным и поперечным повторял: «Хочу я, чтоб она получила то, чего заслуживает». Этот мотив он повторял на восходе и на закате, ночью и днем, во сне и наяву, в одиночестве и в компании – с момента смерти Джесси и до самых похорон. Направляясь к кладбищу во главе процессии,  лэрд непрестанно нашептывал это родственникам умершей. Когда все дошли до могилы, он занял место у изголовья гроба, так и не уступив места отцу девочки; лэрд стоял, как огромный стоб, как будто ничего не видел и не слышал; и когда гроб опустили в могилу и отвязали веревки, он медленно одной рукой снял шляпу, вытер поблекшие глаза другой рукой и дрожащим голосом произнес: "Бедная девчурка! Хочу, чтоб она получила все, чего заслуживает».

Эта смерть вызвала немало толков среди простых людей; но в те времена никаких особых последствий происшествие не имело; если мужчина или женщина были настоящими противниками ковенантеров, они могли перебить великое множество народа, не опасаясь осуждения. Так что некому было призадуматься об обстоятельствах смерти бедной Джесси.

После этого леди на протяжении двух или трех лет вела себя довольно тихо. Она видела, что стала всем ненавистна и лишилась поддержки мужа, на которого доселе всегда могла положиться. Но дурные склонности преодолеть нельзя; бедный мальчик, которого лэрд из чистого сострадания взял к себе на службу, был найден мертвым однажды утром, и деревенские жители уже не могли молчать; вот они и отнесли тело шерифу и потребовали расследования. Было доказано, что леди терпеть не могла мальчика, часто угрожала ему, а накануне смерти угостила его хлебом и маслом; но несмотря на все это, расследование не дало результатов, а обвинителей оштрафовали.

Никто не может сказать, какой бездны зла могла она достигнуть, если бы все так и продолжалось – но леди подверглась совершенно исключительному испытанию. Среди слуг, которые пришли в дом на следующий срок, был некий человек, который называл себя Меродах – и человек этот казался очень странным. Он сохранил мальчишескую фигуру, но тело его, казалось, принадлежало столетнему старику; только в глазах виднелись блеск и живость, попросту необычайные и сильно напоминавшие то, что можно заметить в глазах некоторых видов обезьян. Меродах был упрямым и злым и не обращал внимания на гнев или радость других; но свою работу он исполнял хорошо и с явной легкостью. С того момента, как Меродах появился в доме, леди почувствовала неизбывное отвращение к нему и умоляла лэрда выгнать слугу. Но лэрд не согласился; он никогда не прогонял слуг, кроме того, он нанял этого парня за небольшую плату и не требовал от него ничего сверх обычных обязанностей. Естественным следствием отказа стало то, что леди немедленно начала всячески отравлять Меродаху жизнь, добиваясь скорейшего ухода слуги, который казался хозяйке дома настолько неприятным. Ее ненависть не походила на обычную антипатию, которую подчас испытывают друг другу люди — леди ненавидела Меродаха, как можно было бы ненавидеть жабу или змею; будучи подносчиком (так лэрд называл «слугу на все руки»), Меродах всегда находился рядом с леди, и ее это все сильнее раздражало.

Она ругала его, она поносила его грубыми словами; но он только дразнил ее, хихикал и насмехался над нею самым вызывающим образом. Она снова и снова пыталась задеть его, но никогда, как ни старалась, не могла ударить Меродаха, о чем изрядно сожалела. Она была массивной и широкой в кости, а он был быстрым как обезьяна; кроме того, он отличался немалой изобретательностью, и леди, бросаясь на слугу, чувствовала настолько сильную ярость, что практически не осознавала, что творит. Когда-то она пыталась нанести удар, он в тот же миг уворачивался столь ловко, что леди попадала в старшего батрака или в форейтора; потом Меродах начинал хихикать – однажды леди, схватив в кухне кочергу. бросила ее в обидчика, намереваясь вышибить ему мозги; но ее орудие только разнесло вдребезги всю посуду на кухонной полке.

Тогда леди пожаловалась лэрду; она громко рыдала и говорила, что не вынесет, если этот мерзавец Меродах (так она звала слугу) останется в доме еще на ночь.

— Тогда прогони его и больше о нем мне не напоминай, — сказал лэрд.

— Прогони его! — воскликнула она. — Я уже сто раз его гнала, приказывала убираться и больше никогда не показываться мне на глаза; а он только усмехается и отвечает какими-то невыносимыми дерзостями.

Упрямство слуги развеселило лэрда; его потусневшие глаза заблестели от восторга; он осмотрелся по сторонам, развернулся и начал хохотать, пока слезы не побежали по его серо-коричневым щекам; но вслух он смог сказать только: "Теперь ты разозлилась".

От этих насмешек муки гнева, которые терзали леди, стали еще сильнее, она громко разбранила лэрда и сказала, что он недостоин зваться человеком, если не согласится изгнать «эту заразу» — ее оскорбителя.

— Но, дорогая моя, что же он тебе сделал?

— Что он мне сделал! разве он не заставил меня ударить Джона Томсона? и я не знаю, поправится ли Джон!

— Ты ударила своего любимца Джона Томсона? — спросил лэрд, смеясь еще радостнее прежнего. – Ты не могла сделать ничего хуже.

— И еще, разве не он разбил все тарелки и блюда в шкафу? — продолжала леди. – И после всего этого разрушения он только насмехался над моим неудовольствием, — просто дразнил меня, — и если ты его не прогонишь и не повесишь и не застрелишь его за все его проделки, тогда ты не достоин зваться мужчиной.

— Увы! Какое разорение! — сказал лэрд; обернувшись к Меродаху, он спросил: — Ответь мне, злой Меродах-вавилонянин, как ты осмелился сбить с ног любимого слугу твоей хозяйки, Джона Томсона?

— Это был не я, Ваша светлость. Это сама леди настолько на меня разозлилась, что по ошибке набросилась на мистера Томсона и сбила его с ног; и череп доброго человека был пробит.

— Очень, очень странно, — заметил лэрд, хихикая. – Просто не понимаю этого. Но что заставило тебя разбить все дельфтские и китайские безделушки в посудном шкафу моей леди? – Это было поистине постыдное и вызывающее деяние.

— Это она сама, Ваша светлость. Я не осмелился бы разбить даже одну тарелку в этом доме. Готов призвать всех слуг в свидетели, что леди разбила все тарелки кочергой, а теперь взваливает вину на меня!

Лэрд обратил тусклый взор на леди, которая завопила от досады и гнева и, казалось, обдумывала новое нападение на злодея, который вроде бы не собирался уворачиваться, а скорее напрашивался на побои. Однако леди выразила свой гнев в злобных и отчаянных угрозах, но в глубине души не переставала думать, что ей помешают и что все столкновения и ссоры с Меродахом не принесут ей никакого удовлетворения; теперь он бросил ей вызов в присутствии хозяина и следовало как-то ему ответить.

Лэрд серьезно призадумался, но благоразумие советовало ему скрыть некоторые размышления; он не испытывал сомнений, что его жена найдет какой-то способ отомстить человеку, вызвавшему ее неудовольствие; и лэрд вздрогнул, вспомнив о девушке, которая «получила то, чего заслуживает».

Короче говоря, неизбывная злоба леди Уилхоуп теперь была направлена на одну цель – словно посох Моисея поглотил всех остальных змей. Все ее злобные и жестокие наклонности, казалось, позабылись, если не были просто поглощены одним, куда более сильным чувством. Все прочие члены семьи теперь жили в сравнительном мире и покое; ведь ее ненависть была направлена только на подносчика, только на него одного. Кроме горячечной ненависти и мести, она больше ни о чем даже подумать не могла. Она не могла позабыть о присутствии своего врага, и даже тогда, когда Меродах отсутствовал, тратила все силы на  проклятия и выражения ненависти; затем, не способная успокоиться, она мчалась на поиски врага, ее глаза мерцали от мстительного воодушевления, в то время как все насмешки и обиды доставались только ей самой.

Не странно ли, что она не могла отказаться от этого единственного источника раздражения? Можно подумать, что ей легко было бы от него отделаться. Но к тому времени леди не желала о подобном даже думать; она хотела отомстить своему отважному противнику, отомстить подобающим образом, решительно, раз и навсегда. Но Меродах был странным и ужасным существом, и средства возмездия постоянно подводили леди, оказываясь в руках слуги.

Хлеб и сладкое молоко – вот единственное, что волновало Меродаха; свою порцию он часто получал с проклятиями и злобой. Однажды леди намеренно не давала ему лакомства в течение нескольких дней, а потом субботним утром поставила перед ним миску с густым сладким молоком, в которое была добавлена немалая доза смертельного яда; затем леди задержалась в небольшой передней, чтобы посмотреть, как ее великий план увенчается успехом и проследить, чтобы никто другой не прикоснулся к этой миске. Вошел Меродах, и горничная сказала ему: «Вот твой завтрак, слизняк».

— Oго! моя госпожа была так добра сегодня утром, — сказал слуга. — Но я опередил ее. Вот, маленькая мисси, ты, похоже, хочешь закусить. Можешь взять мой завтрак. — И с этими словами он поставил миску перед любимым спаниелем леди. Случилось так, что единственный сын леди в тот момент вошел в переднюю, разыскивая мать, и начал ее чем-то поддразнивать. В итоге леди отвлеклась и отвела взгляд от стола. Когда леди развернулась и увидела, как Мисси упивается сладким молоком, то в ярости вырвалась из своего убежища, крича так, как будто ее голова была охвачена огнем, отшвырнула миску с остатками содержимого к стене и, прижав Мисси к груди, поспешно отступила, рыдая.

— Ха, ха, ха – вот я вас и поймал! — завопил Меродах, когда она исчезла из зала.

Бедная Мисси почти тотчас же умерла и смерть ее скрыли; в самом деле, она была бы похоронена и никто бы об этом не узнал, кроме ее хозяйки, если бы Меродаху не улыбнулась удача, которая никогда его не подводила – он заглянул за стену цветника, когда леди опускала свою любимицу в могилу, которую сама же и вырыла. Она, не замечая своего мучителя, вся отдалась скорбному делу и оплакивала безжизненное маленькое тело: "Ах! бедное милое создание, тебе выпала тяжкая участь и ты выпила горькую смесь, которая тебе не предназначалась; но выпьет втрое больше, клянусь тебе!"

— Это маленькая Мисси? – жуткий голос подносчика раздался у самого уха леди. Она громко вскрикнула и упала на скамью. — Увы бедной Мисси! — продолжало странное создание насмешливым тоном, — мое сердце обливается кровью от жалости. Что с ней случилось – из чей миски она пила за завтраком?

— И снова ты здесь, злодей! — завопила леди. – Как ты осмелился нарушить уединение своей хозяйки? Твой черед еще настанет; иначе пусть переменится женская моя природа!

— Уже переменилась, — сказало существо, восторженно усмехаясь. – Я вас поймал, теперь я вас поймал! И разве я не видите вы моего торжества – ежедневно и ежечасно.? И вскорости увижу я, как вас вяжут, словно бешеную кошку или безумную тварь. Что вы теперь испробуете?

— Я разорву тебе глотку, и если я за это умру, то буду радоваться; ибо свершу милосердное дело во имя всех, кто останется на земле.

— Я уже предупреждал вас, дама, и теперь предупреждаю снова, что все ваши злоумышления против меня падут двойной тяжестью на вашу собственную голову.

— Я не желаю слушать твоих предупреждений, жестокий пес. Убери отсюда свою эльфийскую морду и берегись.

Было бы слишком отвратительно и ужасно пересказывать или читать обо всех происшествиях, которые случались с этой необъяснимой парой. Их вражда казалась бесконечной и неослабевающей; и не проходило и дня, чтобы злобная изобретательность леди не приводила к печальным последствиям для кого-то из ее любимцев. Едва ли осталось что-то, живое или неживое, что она хоть сколько-то ценила и что не было уничтожено; и все же ни часа, ни минуты она не могла оставаться вдали от своего мучителя, и все время, кажется, мечтала исключительно о том, как бы замучить его. В то время как все остальные обитатели дома наслаждались миром и покоем вдали от ярости злобной хозяйки, дела околдованной парочки шли все хуже и хуже. Леди преследовала лакея так же, как ворон преследует орла, — ради бесконечных свар; хотя ворон знает, что при любом столкновении его ждет только поражение. На лестнице ночью послышался шум, и слуги шептались, что леди разыскивала комнату Меродаха с какой-то ужасной целью. Некоторые готовы были поклясться, что видели, как она бродила по лестнице после полуночи, когда все было тихо; но люди точно знали, что Меродах спал, накрепко заперев двери, и его сосед спал в другой кровати в той же комнате, у самой двери. Никого не волновало, что станется с подносчиком, поскольку он был необщительным и неприятным человеком; но кто-то ему рассказал об увиденном и намекнул о всеобщих подозрениях насчет намерений леди. Но урод только закусил верхнюю губу, моргнул и проговорил: "Пусть лучше бросит все это; она же первой и пожалеет».

Вскорости после того, к ужасу семьи и всех окрестных жителей, единственный сын лэрда был найдет в своей кровати убитым однажды утром при обстоятельствах, которые свидетельствовали о крайней жестокости и озлобленни убийцы. Как только стало известно о зверском преступлении, леди забилась в судорогах и лишилась разума; если б разум к ней не вернулся, это было бы к лучшему, ибо на руке ее осталась кровь, и леди даже не подумала скрыть пятно. Ни у кого не оставалось сомнений, что это кровь ее собственного невинного и любимого мальчика, единственного наследника и надежды семьи.

Этот удар лишил лэрда всяких сил; но у леди был брат, законник, который приехал и немедленно занялся расследованием необъяснимого убийства. Еще до появления шерифа домоправительница отвела брата леди в сторону и сказала ему, что не следует продолжать розыски, поскольку она была уверена, что преступный след приведет к ее несчастной хозяйке; изучив все обстоятельства и удостоверившись в ненормальности хозяйки, на руках которой была кровь, законник почти сразу же закончил расследование, объявив всех слуг невиновными.

Лэрд пришел на похороны своего мальчика и положил гроб в могилу, но он как будто находился в трансе, передвигался как автомат, не испытывающий чувств или ощущений; он то и дело внимательно разглядывал похоронную процессию, словно бы не понимая, что это такое. И когда в приходской церкви раздался похоронный звон, а тело поднесли к колокольне, лэрд бросил туда затуманеннй взор и быстро сказал: «Что, что такое? Oх, да, мы как раз вовремя, как раз вовремя». И он часто повторял имя «Злодей Меродах, царь Вавилона». У лэрда, казалось, сложилось совершенно неправдоподобное убеждение, будто загадочный подносчик был укак-то связан со смертью его единственного сына и другими меньшими бедами, хотя доказательства в пользу невиновности Меродака были, как обычно, вполне убедильными.

О причинах прискорбной ошибки леди Уилхоуп можно только рассуждать, опираясь на предположение, что она находилась в состоянии расстройства или скорее под некоторым зловещим влиянием, с которым она никак не могла совладать; для человека в подобном состоянии ошибка казалась не такой уж противоестественной. Дворец Уилхоупов был старым и беспорядочно выстроенным. На лестнице было четыре резких поворота и четыре площадки, все абсолютно одинаковые. В верхних покоях спали двое слуг, Меродах на дальней кровати, а в комнате прямо под ними, которая имела точно такую же форму, спали юнфй лэрд и его наставник, первый на дальней от двери кровати; таким образом, истерзанная дикими и неистовыми страстями, леди собственной рукой лишила себя единственного сына.

Меродаха немедленно изгнали, но он отказался принять жалованье, которое предлагал законник, опасаясь дальнейших злодеяний; он ушел, очень мрачный и недовольный, и никто не ведал, куда он подевался.

Когда о его увольнении объявили леди, которая находилась под постоянным наблюдением в своих покоях, новости так на нее подействовали, что все ее тело как будто вспыхнуло; ужас раскаяния отступил, и другая страсть, которую я не могу ни постичь, ни определить, полностью овладела ее буйным духом. "Он не должен уйти! — он не должен уйти!" — повторяла она. "Нет, нет, нет — он не должен — он не должен — он не должен!" и затем она немедленно вознамерилась последовать за ним, все время повторяя самые дьявольские выражения, живописуя желанную месть. "О, если б я только могла сжать его нервы один за другим и растерзать самые важные части его тела! Если б я только могла разрезать его сердце на мельчайшие кусочки, увидеть, как его кровь течет, и пузырится, и разливается пурпурными потоками; а потом увидеть, как он усмехается, усмехается, усмехается, усмехается! О-о-о, сколь прекрасно и великолепно было бы увидеть, как он усмехается, и усмехается, и усмехается!" И в таком духе она могла продолжать на протяжении многих часов.

Она ни о чем не думала и ни о чем не говорила, кроме уволенного подносчика, которого почти все люди теперь считали «нездешним» существом. Люди видели, что он ел, и пил, и рабол, как все прочие; и тем не менее было в нем что-то особое, отличавшее его от всех прочих. Судя по фигуре, он казался мальчиком, судя по лицу — стариком. Некоторые думали, что он — помесь еврея с обезьяной; некоторые считали его волшебником, некоторые — келпи или фейри, но чаще всего склонялись к мысли, что он на самом деле брауни. Кем и чем он был, я не ведаю, и поэтому не буду даже и пытаться рассказать; но как бы то ни было, несмотря на все замки и ключи, на неустанный надзор и охрану, леди Уилхоуп вскорости исполнила свое обещание и тайком сбежала следом за ним. Слуги готовы были поклясться, что ее унесла некая незримая рука, поскольку, по их словам, совершенно невозможно, чтобы она могла уйти пешком как другие люди; и эта версия истории распространилась в окрестностях; но разумные люди склонялись к другому решению вопроса.

К примеру, когда Уотти Блайт, старый пастух лэрда, спустился с холма однажды утром, его жена Бесси обратилась к нему с такими словами: «Да пребудет с нами милость Божия, Уотти Блайт! Слыхал ли ты, что стряслось? Все, чего там заслуживали, случилось, и похоже, будто провидение собирается разрушить дом нашего лэрда. Это великое поместье теперь свободно от Спротов, потому как пришел им от него конец».

«Ну, ну, Бесси, это не имение прикончило Спроутов, а Спроуты прикончили имение, да и сами сгинули. Это злобные и выродившиеся существа, и они заслужили все, что случилось, покуда не достигли крайних пределов земного зла; и настало время, когда дьявол явился получить свое».

«Ах, Уотти Блайт, никогда не говорил такой истины. И вот здесь кончается твоя история и начинается моя; ибо разве дьявол, или феи, или брауни не забрали нашу леди всю как она есть! и по всем окрестностям ее неустанно разыскивают; и двадцать тысяч марок обещают тому, кто сможет сыскать ее и вернуть ее невредимой. Они ее забрали далеко, забрали кожу и кости, душу и тело – так-то Уотти!»

«Ну ничего себе! но это чушь! И куда же, по-твоему, они ее утащили, Бесси?»

«O, были на то некоторые намеки и прежде. Ходят слухи, будто унесли ее за тем сатанинским существом, которое вытворяло в доме такие мерзостные дела. Егр они разыскивают, ибо если хорошенько поразмыслить, то когда они его сыщут, то и ее тоже найдут».

"Гмм! Значит, такой вот поворот, Бесси? Да ведь тогда, вся эта ужасная история не больше не меньше, как чистейшее вранье, и леди попросту сбежала тайком, как леди не делают, и погналась за подлецом-подносчиком. Ну ничего себе! До чего людей доводят их слабости! Но это только предположение! Куда дьявол только сунет свой коготь, всегда потом пролезет и его лапа. Да он и в игольное ушко пролезет! Я ж видел леди еще прекрасной юной девицей; но даже тогда я боялся, что она обречена на погибель, поскольку она потешалась над нашей верой, Бесси, а это для молодых людей нехорошо. И она стала враждовать со слугами; и неужто ты думаешь, будто молитвы добрых людей унесет ветер и сгинут они, словно марево закатное? Нет, нет, Бесси, жена моя, иные следы остаются после молитв наших ребят и всех прочих людей. Если когда-нибудь завидишь молодого человека, который не блюдет день субботний и насмехается над правилами веры нашей, то никогда не дождешься, чтобы тот человек хорошо кончил. Наша леди своими насмешками, и глумлением над религией, и унижением бедных обиженных горцев! – постепенно погрузилась в самый омут греха и страданий! Сбежать следом за кухонным мужиком!»

«Фу-фу, Уотти, как можешь ты говорит такое? Все же знают, что ненавидела она его самой что ни на есть лютой ненавистью и только ради этого попыталась угнаться за ним».

«Ага, Бесси; но щипки и шлепки – это у наших горцев самые нежные ухаживания; и хотя было бы вернее избегать поспешных суждений, но никто не переубедит меня, даже если сыщут ее вместе с тем существом, что сбежала она с ним самым обыкновенным способом, на своих ногах, без помощи или поддержки фей или брауни».

«Я никогда не поверю, ежели такие вещи будут рассказывать о женщине, а тем паче об изрядно пожившей на свете леди».

«Помоги тебе Бог, Бесси! Тебе никогда не понять, до чего может дойти испорченный человек. Лучшие из нас, предоставленные сами себе, не лучше заблудших овец, которые никогда не отыщут пути назад к своим пастбищам; а из всего, что сотворено из смертной плоти, худшее – это злая женщина».

«Увы! На нас возводят поклепы, каковых мы вовсе не заслуживаем. Но, Уотти, смотри-ка повнимательнее, осматривай расщелины и пещеры, на них вся наша надежда; ибо леди могла попасть туда, а в таком случае двадцать сотен марок достанутся нам. Пойдут они на приданое нашим девочкам».

«Да, верно, Бесси, это не дурно. И теперь, раз уж ты мне об этом напомнила, я не ошибусь, ежели скажу, что слышал нынче утром в Брокхоулс некое существо, которое выло, как будто что-то ему впилось в глотку. У меня волосья на голове дыбом встали, когда подумал я, что это может быть наша леди и что ее терзает и убивает то самое существо. Я решил, что дерутся две дикие кошки, и пожелал, чтоб они поскорее друг друга; но чем больше я об этом думаю, тем сильнее мне кажется, что эти нездешние вопли издавала наша леди».

«Да пребудет с нами Господь, Уотти! Так надевай же шляпу, бери в руки посох и ступай взглянуть, что же там такое».

«Пусть падет позор на мою голову, ежели я не пойду»

«Ступай, Уотти, и доверься Богу».

«Пусть так и будет. Но не стоит бросаться вперед очертя голову, веря, что Господь укроет тебя своим покрывалом. Разве не стоило бы старому и слабому человеку поостеречься, отправляясь в дикое пустынное место, где одно существо убивает другое. Но что я слышу, Бесси? Придержи— ка теперь язык и подойди к двери. Посмотри, что там за шум».

Бесси побежала к двери, но скоро возвратилась, широко открыв рот и выпучив глаза.

"Это — они, Уотти! это — они! Да пребудет с нами Бог! Что нам делать?"

«Они? Кто они?»

«Да то самое подлое существо идет сюда, тащит нашу леди за волосы и погоняет ее палкой. Я испугалась до колик. Что ж нам делать?»

«Посмотрим, что они скажут», заметил Уотти, явно испуганный не меньше жены; и по естественному желанию или в поисках последнего спасительного средства, он открыл Библию, не зная, что творит, а затем поспешно потянулся к своим очкам; но прежде чем он перевернул два листа, вошли те двое – и выглядели они просто ужасно. Меродах, со старческим иссохшим лицом и глазами хорька, тащил леди Уилхоуп за длинные волосы, покрытые грязью; на лице ее остались раны и царапины, и кровавые полосы испещрили ее одеяние.

«Как же так! Как же так, господа?» повторял Уотти Блайт.

«Закрой эту книгу, и я тебе скажу, хозяин», — ответил Меродах.

«Я могу прекрасно расслышать, что вы скажете, и с открытой книгой, сэр», сказал Уотти, переворачивая листки и притворяясь, будто ищет какую-то особенную фразу, но, очевидно, не сознавая, что делает. «Постыдное дело; но какие-то ответы я спервоначалу должен услыхать. Моя леди, с превеликим огорчением вижу вас в столь тяжком положении. Вы, конечно, сами избрали свой путь к погибели».

Леди покачала головой и чуть слышно рассмеялась, а потом обратила свой взгляд на Меродаха. И какой взгляд! Пожилые хозяева хижины едва не лишились чувств. Взгляд выражал не любовь и не ненависть, не желание и не отвращение – в нем сливались все эти чувства. Таким взглядом один злодей смотрит на другого, предвкушая его окончательную погибель. Уотти рад бы отвернуться от таких ужасов и обратиться к Библии, верной опоре всех его надежд и всех его радостей.

«Я прошу вас закрыть эту книгу, сэр», сказало ужасное существо. «А ежели вы этого не сделаете, то я сам закрою для вас книгу в отместку». С такими словами он схватил Библию и отшвырнул книгу к стене. Бесси вскрикнула, и Уотти почувствовал слабость; и хотя он, казалось, готов был броситься за своим лучшим другом (так он называл книгу), но зловещий взгляд брауни словно пригвоздил его к месту.

«Сначала выслушай, что я скажу, — произнесло существо, — а потом подумай о своей драгоценной книге. Одной мысли за раз вполне достаточно. Я пришел, чтобы сослужить тебе службу. Вот, возьми эту проклятую, несчастную женщину, которую ты называешь своей леди, и доставь ее к законным властям, чтобы ее вернули мужу и она заняла свое место в обществе. Она последовала за тем, кто ее ненавидит, за тем, кто никогда в жизни не сказал ей ни единого доброго слова; и хотя я колотил ее как собаку, она все равно цепляется за меня, и не отстанет, поскольку влечет ее одна единственная похвальная цель — перерезать мне горло. Скажи своему господину и ее брату, что мне не нужна эта безумная обуза. Я колотил ее, я ее отталкивал и пинал, я причинял ей вред ночью и днем — и все-таки она не отстает от меня. Возьми ее. Получи всю положенную награду и заработай состояние; и с тем — прощай!»

Существо пошло прочь, и в тот миг, когда оно развернулось, леди упала, крича и вертясь, словно припадочная; и несмотря на все усилия пожилых хозяев дома, она вырвалась из их рук и помчалась за отступающим Меродахом. Когда он увидел, что ничего не вышшло, он повернулся к леди и, одним ударом палки, свалил ее с ног, а потом, не удовлетворившись этим, продолжал измываться над ней так, что от его ударов могли бы погибнуть двадцать обычных людей. Бедная околдованная женщина ничего не могла поделать, только время от времени шипела, словно кошка, и корчилась и вертелась на траве, пока не подошли Уотти с женой, которые удержали ее мучителя от дальнейшего насилия. Потом брауни связал ей руки за спиной толстой веревкой и еще раз передал леди на попечение стариков; те пообещали не отпускать ее и отвести домой.

Уотти постыдился отвести ее в парадный зал, а привел в одну из надворных построек, куда пригласил брата леди. Законник явно разозлился, когда появилась леди, и даже не старался скрыть свое раздражение; когда Уотти сказал ему, как негодяй оскорблял его сестру, и что, если бы не вмешательство Бесси и его самого, леди наверняка погибла бы – законник ответил: "Да ведь, Уолтер, большая жалость, что он не убил ее. Что хорошего осталось в ее жизни и какую ценность ее жизнь может представлять для любого другого существа? После того как человек опорочил всех, кто с ним соприкасался – лучше бы ему поскорее сгинуть».

Мужчина, однако, заплатил старому Уолтеру обещанные две тысячи марок, большое состояние для крестьянина в те времена; и чтобы не затягивать эту невероятную историю, я добавлю только, что леди Уилхоуп вскорости опять сбежала из-под надзора и понеслась, будто влекомая непреодолимым наваждением, к своему мучителю. Друзья и родственники больше не разыскивали ее; и в последний раз, когда леди видели живой, она следовала за диким существом вдоль по течению Даура, утсталая, израненная и хромая, в то время как брауни то и дело колотил ее для собственного развлечения. Спустя несколько дней после этого ее тело отыскали среди диких зарослей, в местечке под названием Крук-берн – это сделали гонимые ковенантеры, которые там спасались бегством, среди них были и те самые, которых леди некогда клялась погубить и которые были вынуждены, как Давид в старые времена, молиться о проклятии и земной каре для нее. Они похоронили ее как собаку в Йетс-кеппел и завалили ее могилу тремя огромными камнями, которые лежат там по сей день. Когда они нашли труп, он был истерзан и изувечен самым отвратительным образом; жестокое существо явно замучило женщину до смерти. Брауни больше никогда не видали и не слыхали в окрестных местах, хотя все боялись его на протяжении многих лет; и по сей день вам могут рассказать о Брауни из Блэк Хэггс – такое прозвище он получил после своего исчезновения.

Эту историю рассказал мне старик по прозванию Адам Халлидей, а его прадед, Томас Халлидей, был одним из тех, которые нашли тело и похоронили его. Прошло много лет с тех пор, как я услышал сей рассказ; но, хотя это может показаться забавным, я хорошо помню, какое ужасное впечатление он на меня произвел. Я никогда не слышал подобной истории, за исключением одного рассказа о старой английской паратой гончей, которая гналась за лисой через Грампианские горы в течение двух недель, и когда наконец люди герцога Атоула их обнаружили, никто из зверей не мог бежать, но собака все еще двигалась по следу лисы, и когда та легла, и собака легла подле нее, и не отводила от лисы взгляда, хотя и не могла причинить своей добыче никакого вреда. Страсть неукротимой злобы, казалось, одинаково действовала – и на зверей, и на людей. Но в целом, я полагаю, вряд ли можно считать рассказ правдивым.

1828

(с) Александр Сорочан, перевод, 2019

Об авторе см.: https://pagad-ultimo.livejournal.com/7776.html