среда, 21 марта 2018 г.

Джон Кендрик Бэнгс. Мои знакомые призраки

Джон Кендрик Бэнгс - один из лучших юмористов рубежа XIX-XX веков. Но есть в его наследии и истории о сверхъестественном - не всегда несерьезные... Биографическая статья о писателе в разделе "Забытые классики weird fiction" будет скоро. А сегодня - один из самых известных рассказов Бэнгса в переводе Сергея Тимофеева.


МОИ ЗНАКОМЫЕ ПРИЗРАКИ
Немного воспоминаний

Если бы мы могли только привыкнуть к мысли о том, что призраки — совершенно безобидные существа, которые бессильны повлиять на наше благополучие, если мы только не помогаем им, поддаваясь нашим страхам, мы бы должны были, как мне кажется, наслаждаться сверхъестественным чрезвычайно. Если я не ошибаюсь, одна дама как-то раз спросила Кольриджа, верит ли он в призраков, и он ответил: «Нет, мадам, я видел их слишком много». То же самое я могу сказать о себе. Я видел столько пришельцев из потустороннего мира, что они практически перестали воздействовать на меня, поскольку я перестал ощущать при их появлении благоговейный ужас. С другой стороны, они меня очень интересуют; и хотя должен признать, что все-таки испытываю некие чисто физические ощущения, имеющие своей причиной подобные появления, могу заверить, что способен не поддаться желанию убежать, и, оставаясь на том месте, где оно меня застало, я получил много полезной информации об этих выходцах. Утверждаю, что если нечто, с мигающими зелеными глазами и липкими руками, с длинными плетями морских водорослей вместо волос, поднимется посреди комнаты прямо передо мной, в два часа ночи, причем в доме не будет никого, кроме меня, а снаружи в это время будет бушевать страшная буря, — я без колебаний приглашу его присесть, выкурить сигару и изложить причину своего появления; или же, в том случае если это будет призрак женщины, предложу ему распить со мной бутылочку сарсапарильи, — хотя физическое ощущение страха, от коего не свободно мое бренное тело, все же будет присутствовать. У меня уже есть опыт подобного рода, который, если бы я только смог убедить вас в этом, заставил бы вас мне поверить. Однако, зная по себе слабость и подозрительность человеческой натуры, я не надеюсь убедить вас в том, — хотя это и является чистой правдой, — что однажды, весной 1895 года, в моей библиотеке, мне явился призрак, который физически напугал меня, зато понравился духовно, поскольку я оказался достаточно умен, чтобы подавить свое физическое отвращение к нему, когда он внезапно, без каких-либо видимых причин, материализовался в моем кресле.


Я коротко расскажу вам об этом, хотя заранее предупреждаю, что некоторые детали моего рассказа могут вызвать у вас сомнения в моей правдивости. Более того, они могут навести вас на мысль, что я говорю неправду; увы, с этим я ничего поделать не могу. Я считаю, что долг человека — принести миру пользу, поделившись с ним своим опытом. Все, что он видит, он должен передавать максимально точно, совершенно не заботясь о том, как это выглядит в глазах строгих критиков. Если, например, он художник, а рыжеволосая девушка видится ему девушкой с голубыми волосами, он должен оставаться верным своим принципам и рисовать голубые волосы, не беспокоясь о том, что мы о нем подумаем. Я поступаю именно так. Я всегда остаюсь верным своим принципам. Если вам угодно, вы можете считать меня бароном Мюнхгаузеном; я не буду возражать, утешаясь в глубине души тем, что я подлинный реалист и не схожу с пути истины, каковой эта истина мне представляется.
Этот незваный гость, о котором идет речь, тот самый, завладевший моим креслом весной 1895 года, был самым ужасным из всех, каким довелось иметь счастье меня пугать. Он был несуразен. Он действовал мне на нервы. Что касается внешнего вида, то по сравнению с ним, любой рекламный плакат сегодняшних дней выглядел бы столь же четким и ясным, как карта для велосипедистов, а что касается его цвета, то он являл собой вопиющую дисгармонию.
Если бы цвет был способен воздействовать на слух, вместо зрения, он бы оглушил меня. Он появился около полуночи. Мои домашние давно отправились спать, а я остался выкурить сигару, — одну из тысячи, купленных женой для меня в понедельник в одном из крупных магазинов Нью-Йорка. Не помню ее марку, но это даже хорошо, поскольку нельзя заниматься рекламой курения в литературе, но я помню, что они продавались в связках по пятьдесят штук, перевязанных синей ленточкой. Та, которую курил я, по вкусу выглядела так, будто была свернута кубинским повстанцем, бежавшим из испанского плена через болото, попутно собирая все, что попадалось ему под руку, чтобы впоследствии сделать из этого сигары. Тем не менее, у них имелось два замечательных качества. Во-первых, никто не смог бы курить такую сигару долго, они были экономичны, и именно из этого исходила моя маленькая мадам, приобретая их для меня; а во-вторых, я нисколько не сомневаюсь, что они окажутся очень полезными для избавления от насекомых розовых кустов. Пять дней в неделю они продаются по 3,99 долларов США за тысячу штук, но в понедельник – всего за 1,75; и именно поэтому моя жена купила их для меня в понедельник, после того, как я прочел ей небольшую лекцию об экономии. Тем вечером я курил эту сигару в течение почти двух часов, и скурил на три четверти, после чего пришел к выводу, что для одного вечера этого вполне достаточно и поднялся, собираясь выбросить остаток в огонь, пылавший в камине. Сделав это, я обернулся и вздрогнул от испуга, поскольку в глубине моего кресла уже сидело это и ухмылялось. Я почувствовал, как мои волосы не просто встали дыбом, — они сделал попытку уйти. Четыре волоса – я с легкостью мог бы это доказать – все-таки вырвались на свободу из моего скальпа в безумном желании покинуть место действия и, взлетев вверх, застряли, подобно гвоздям, в дубовом потолке прямо над моей головой, откуда их, на следующее утро, при помощи клещей, извлек наш слуга; он мог бы засвидетельствовать всю правду о странном происшествии, а, следовательно, и мою правоту, если бы был жив, но он, к сожалению, умер. Подобно большинству слуг, он был подвержен внезапным атакам летаргии, отчего и скончался прошлым летом. В июне, он отправился на прополку сорняков, и исчез на два месяца; потратив неизвестно сколько времени на попытки его разбудить, мы, в конце концов, были вынуждены, в экспериментальных целях, отправить его в крематорий. Мне сказали, что он горел очень ярко, и я верю этому, поскольку, он был очень сухим человеком и вовсе не зеленым юнцом. Холод объял меня, когда я заметил страшного посетителя, бездонную зеленую глубину его глаз, его пальцы, похожие на когти; я почувствовал, как моя плоть начала собираться складками. Вскоре я ощутил восемь полос на спине, а мои руки покрылись фиолетовыми пупырышками и стали напоминать собой один из тех миниатюрных гипсовых слепков Альп, которые так популярны у туристов на швейцарских летних курортах; хотя разум мой не был взволнован, можно сказать, совершенно. Я испытывал к нему чисто физическое отвращение, и, чтобы сразу перейти к сути, я спокойно предложил ему сигару, которую тот принял и потребовал огня. Я протянул ему спичку, которую зажег, чиркнув ею по гусиной коже своего запястья.
Сейчас я склонен признать, что это выглядело необычно и вряд ли заслуживает доверия, но все произошло именно так, как я описал, и, кроме того, этот опыт общения мне понравился. Мы с ним общались в течение трех часов, и ни разу за это время мои волосы не сделали попытки прилечь, а отвращение продолжало распространяться волнами вверх и вниз по моей спине. Если бы я хотел обмануть вас, то добавил бы, что на моей гусиной коже стали расти пух и перья, но это было бы ложью, а ложь и я – понятия несовместимые, и, кроме того, эти мои заметки призваны не удивлять, но дать некоторое представление о моем опыте общения с призраками.
За исключением облика, этот призрак не представлял собой ничего примечательного; кроме того, сейчас я не могу вспомнить никаких подробностей нашего разговора, а кроме того, я принимал в нем незначительное участие, из-за дискомфорта, вызванного шевелением волос по причине страха. Я привожу в пример его появление, чтобы показать – в то время как все признаки телесного страха проявлялись у меня совершенно недвусмысленно, я был достаточно спокоен внутренне, чтобы общаться с незваным гостем, а кроме того, с изобретательностью, достойной Эдисона, зажечь спичку о гусиную кожу на своем запястье, ибо в том случае, если бы я попытался зажечь ее о подошву своего ботинка, то непременно упал бы, поскольку колени у меня подгибались, и я не смог бы удержаться на одной ноге даже несколько мгновений. Если бы я боялся внутренне, то попытался бы зажечь спичку о подошву, и, конечно, упал бы на пол самым позорным образом.
Был и другой призрак, воспоминания о котором я привожу для доказательства своей точки зрения; я повстречался с ним летом, наступившим сразу после весны, о которой я вам только что рассказывал. Возможно, вы вспомните, что летом 1895 года царила невыносимая жара, и что прекрасный город Нью-Джерси, в котором я имею счастье проживать, оказался в ее эпицентре. Нигде, кроме Бичдейла, термометры не фиксировали такую высокую температуру, и это справедливо, поскольку наш город – неоспоримый лидер по жаре. Не стану скрывать, что Бичдейл не самое прохладное место летом, если не иметь в виду социальную жизнь. В социальном плане это самый прохладный город штата; но в данный момент мы не обсуждаем приветливость, братскую любовь или вопрос, затронутый Декларацией независимости относительно того, рождены ли все люди равными. Тепло, которое у нас есть, это то, что старые леди именуют «Фаренгейтом», и с точки зрения температуры Бичдейл, если можно так выразиться, иногда превращается в сущее пекло. Разумеется, так бывает не всегда, и зимой у нас жара обычно спадает.
Должен заявить, от имени моего города, что независимо от того, насколько жарким бывало лето, рано или поздно, по крайней мере, к январю, всегда наступает похолодание. Но летом 1895 года даже агенты по недвижимости признавали, что холодный фронт, обещанный метеорологическим бюро в Вашингтоне, оказался где-то в ином месте, возможно, в тропиках, но уж никак не в Бичдейле. Вряд ли кто-то осмеливался принять ванну утром, чтобы не ошпариться кипятком, вытекавшим из крана с холодной водой; юные Уолтоны, чьим любимым занятием была ловля окуней, добывали их из нашего не защищенного тенью пруда почти вареными; а я и мои соседи жили только благодаря кубикам льда, мороженому и прохладительным напиткам. Я снисходительно отношусь к жаре днем, но жаркие ночи убивают. Я не могу уснуть. Я могу часами ворочаться в кровати, но сон не приходит. Мои долги росли, а доходы падали, и все это от бессонницы; и именно тогда ужасное явление спасло меня от безумия, каковое также могло явиться результатом той же самой бессонницы.
Это случилось 16 июня, когда, насколько мне помнится, прочитал в дополнительном выпуске Evening Bun, вышедшему специально ради того, чтобы сообщить этот факт своим читателям, что это было самое жаркое 16 июня за последние тридцать восемь лет. Я отправился на отдых в половине седьмого, после легкого ужина, состоявшего из холодного лосося и галлона холодного чая – не потому, что устал, а потому что собирался вернуться к истокам бытия, сорвав с себя одежду и расположившись где-нибудь, — то, что вы не можете сделать, скажем, в библиотеке или в гостиной. Если бы человек был устроен подобно машине, что, вне всякого сомнения необходимо ему для комфорта, — машине, которую можно было бы разделить на составляющие ее части, — я непременно так и поступил бы, поместив одну свою часть на крышу, другую – в чулан, третью – повесив на дворе и т.д., а голову – в холодильник; но, к несчастью, в этой жизни всем нашим частям надлежит держаться вместе, поэтому я сделал единственное, что можно было сделать, — отправился отдыхать, улегшись поверх постельного белья. Это принесло небольшое облегчение, но совсем небольшое. Я жарился, и, хотя мои ощущения были, наверное, похожи на ощущения рыбы, попавшей на жаровню, мне стало легче. Моя температура упала со 167 до 163, чего явно недостаточно, чтобы человек ощущал себя достаточно комфортно. Внезапно, однако, меня охватила дрожь. Ветра не было, но я дрожал.
«Холодает», — подумал я, встал и взглянул на термометр. Но он по-прежнему отмечал самую высокую точку, а ртуть пыталась вырваться на свободу через верхнюю часть стеклянной трубки и совершить прогулку по крыше.
«Это странно, — сказал я себе. – Жарко, как никогда, но я, тем не менее, дрожу. Интересно, что со мной? Потому что мне, вне всякого сомнения, холодно».
Я прыгнул обратно в постель и накрылся простыней, но продолжал дрожать. Тогда я накрылся вдобавок одеялом, но мне по-прежнему было холодно. Я никак не мог согреться. Я накрылся покрывалом, а затем надел банный шерстяной халат, который даже в середине зимы находил слишком теплым. В довершение ко всему, я был вынужден принести дополнительное одеяло, два вязаных шерстяных покрывала и грелку с горячей водой.
Все в доме полагали, что я сошел с ума, и я был бы вынужден с ними согласиться, если бы внезапно не осознал, как похоже происходившее на случившееся тем Ужасным Вечером, и не понял, что происходит.
Ко мне пришли, я ощутил то же самое физическое отвращение. Холодная дрожь неизменно означала присутствие призрака, и, уверяю вас, никогда в жизни я не был так рад, поняв это. Мои критики утверждали, что я, мягко говоря, склонен к преувеличениям; сейчас они сказали бы, что я просто помешался; первое лучше, чем второе, и явление Ужасного спасло меня от второго. Осознав это, я с благодарностью заговорил.
— Ты – подарок, ниспосланный мне Небесами в такую ночь, — сказал я, поднимаясь и направляясь к нему.
— Рад оказать вам услугу, — ответило Ужасное, улыбнувшись так, что мне захотелось, чтобы ее увидел автор Blue-Button of Cowardice.
— И хорошо для вас, — добавил я.
— Вовсе нет, — сказало Ужасное, — но ты единственный человек из всех, кого я знаю, который не считает нужным избегать темы призраков каждый раз, когда получает заказ на рождественскую историю. О нас пишут больше лжи, чем о чем-либо другом на свете, и мы устали от этого. Возможно, мы потеряли наши телесные оболочки, но до конца не избавились от чувств.
— Ну, — сказал я, поднимаясь и зажигая газ, поскольку замерзал, — я уверен, что вам должны нравиться мои рассказы.
— О, что касается рассказов, то далеко не все, — ответило Ужасное, подтверждая свои слова изменением цвета на фиолетовый, что меня позабавило, хотя и не могу сказать – понравилось, — но ты никогда не лжешь, рассказывая о нас. Ты не интересен, зато правдив, а мы ненавидим клеветников. То, что кто-то стал призраком, еще не причина, чтобы писатели поливали его грязью, и по этой причине я всегда вас уважал. Мы считаем вас в некоторой степени призраком Босуэлла. Возможно, ты скучен и глуп, но ты пишешь правду, и когда я обнаружил для тебя опасность превратиться в большое жирное пятно, то испугался за тебя, и решил тебе помочь. Вот почему я здесь. Отправляйся спать. А я останусь здесь и буду охлаждать тебя до рассвета. Я бы желал остаться дольше, но мы всегда должны исчезать с рассветом.
— Подобно утреннему туману, — сонно заметил я.
— Фу! – сказал он. – Отправляйся спать, если не хочешь, чтобы я исчез прямо сейчас.
Я заснул, тихо и сладко, как уставший ребенок. А утром проснулся совершенно свежий. Все члены моей семьи выглядели вареными, я же был свеж, как никогда. Нечто Ужасное исчезло, в комнате снова становилось жарко; и если бы в кувшине не звенел лед, я должен был бы подумать, что мне все приснилось. На протяжении удушающе жаркого лета мой потусторонний друг находился рядом со мной и обеспечивал прохладу, и я нисколько не сомневаюсь, что именно по причине его доброты, я пережил те ужасные августовские ночи, а приступив к своей работе осенью, испытал такое вдохновение, что написал стихотворение, которое даже мне самому показалось самым лучшим из всего, мною написанного, а если я, вдобавок, найду издателя, который возьмет на себя риск опубликовать его, то я вынужден буду совершенно недвусмысленно и без малейших колебаний признать, что виной всему — неоценимая помощь мне со стороны моего друга-призрака.
Таким образом, как я уже заметил, появление призраков наносит вред только в том случае, когда человек, которому он является, дает волю своему физическому страху. Если справиться с ним, дюйм за дюймом, с помощью воли, такое появление может оказаться благом. Кажется, оба этих момент мне уже удалось доказать. Однако мне потребовалось довольно много времени, чтобы окончательно убедиться в этом самому, и случилось это следующим образом. Возможно, вам также будет интересно узнать, как это произошло. Это случилось в маленьком баронетском поместье моего друга Джарли, которое он арендовал у графа Брукдейла в тот год, когда миссис Джарли была представлена ко двору. Гордое имя графини Брукдейл что-нибудь да значило, и это делало арендную плату несколько выше, но Джарли был с этим согласен. Меня пригласили провести месяц в поместье; не столько потому, что Джарли был привязан ко мне, сколько из-за того, что миссис Джарли пришла в голову идея, будто, будучи писателем, я могу написать об их новом положении в какой-нибудь воскресной американской газете; и Джарли без колебаний предоставил мне посещаемую комнату, каковая обязательно должна иметься в каждом уважающем себя баронетском поместье в этой стране, если оно хочет считаться достойным своего статуса.
— Тебя это может заинтересовать больше, чем кого-либо другого, — сказал Джарли, — а кроме того, я полагаю, если там имеется призрак, то только ты способен вступить с ним в контакт.
Я был рад воспользоваться гостеприимством своего друга, и пришел в восторг от его обещания поселить меня в комнату с привидением, где я смог бы беспрепятственно заняться своими исследованиями потусторонних визитеров. Через некоторое время я, оставив Лондон, прибыл в Брукдейл-холл и поселился там вместе с полудюжиной других гостей. Джарли, после внезапного «золотопада», как назвал это Уилкинс, был чрезвычайно щедр. Думаю, если бы кто-то попросил у него тосты с бриллиантами, он непременно получил бы их. Впрочем, к моей истории это не имеет никакого отношения.
Две недели я жил в посещаемой комнате, прежде чем что-то случилось, — а именно, появление призрака, самого неприятного и невоспитанного из всех, которым когда-либо доводилось являться. Он материализовался около трех пополуночи, вместе с некоторым количеством сернистого газа. Он уселся на диване, положив руки на колени, хмурясь и криво улыбаясь, будто злоумышленником был я, а не он.
— Кто ты? – взволнованно спросил я, пока он мрачно сверлил меня огненным взглядом.
— Не твое дело, — нагло ответил он. – А вот кто ты? Это моя комната, а не твоя, и поэтому я имею полное право задать тебе этот вопрос. Если у тебя какое-нибудь дело, пожалуйста, я слушаю. Если же нет, прошу удалиться, поскольку твое присутствие оскорбительно для меня.
— Я гость в этом доме, — ответил я, едва сдерживаясь, чтобы не бросить в него чернильницу. – И эта комната предоставлена мне хозяином дома.
— Я так полагаю, гость кого-нибудь из слуг? – спросил он самым оскорбительным тоном; при этом его лавандового цвета губы скривились в усмешке, совершенно невыносимой даже для такого мирного человека, как я.
Я поднялся с кровати, взял кочергу и собирался стукнуть его по голове, но сдержался. Я решил не ссориться. Я буду вежлив, даже если он станет хамить, преподнеся тем самым мертвому англичанину урок, впрочем, не повредивший бы и некоторым живым.
— Нет, — ответил я дрогнувшим голосом, исключительно от ущемленной гордости, — нет. Я гость моего друга, мистера Джарли, американца, который...
— Это одно и то же, — ухмыляясь, заметил призрак. – Американцы – это раса низших животных, достойных только того, чтобы служить на конюшне у джентльменов.
Это было слишком. Призрак может оскорблять безнаказанно меня, но если он решается заговорить о моей нации, то должен следить за своим языком. Разгневанный, я вскочил, и изо всех сил нанес ему удар кочергой, которую все еще держал в руке. Если бы он не был призраком, то развалился бы на две половины; однако, поскольку он им был, кочерга прошла сквозь него вертикально, не причинив ему никакого вреда, и нанесла сильный урон дивану Джарли. Желтая насмешка на его губах сменилась синей ухмылкой.
— Хм! – небрежно заметил он. – Какой бесполезный энтузиазм и какое вульгарное проявление дурного характера! На самом деле, ты – самое смешное насекомое, с каким я когда-либо встречался. Из какой части Штатов изволили прибыть? Мне действительно интересно узнать, в какой местности культивируются создания, подобные тебе. Ты часть флоры или фауны вашего экзотического государства – или что-то еще?
И тут я понял, что нет никакого физического способа, который заставил бы призрак убраться, поэтому решил прибегнуть к интеллектуальному. Это была битва умов, и он стал моей легкой добычей, после того как поднял брошенную мной перчатку. Я ответил ему такой же синей улыбкой и заговорил об английской аристократии, поскольку не сомневался, что, судя по его манерам, именно к этому классу он и принадлежал. В нем присутствовало высокомерие, свойственное только аристократам. Когда это от меня требуется, я становлюсь чрезвычайно красноречивым. Я заговорил о королях и королевах и их назначении в совершенно определенном стиле, — о божественном праве, о герцогах, графах, маркизах, — обо всех помпезных заведениях британской королевской власти и дворянства – с той презрительной юмористической терпимостью к этому необходимому и довольно забавному злу, — который можно найти в американских комиксах. Наша битва продолжалась примерно час, и, должен признаться, я встретил бы в его лице достойного противника, если бы приводил разумные аргументы; но когда я заметил, что уже десять лет назад Барнум и Величайшее на земле шоу Бэйли, во время циркового сезона в Нью-Йорке, показали во время представления на арене Мэдисон-Сквер-Гардена принца Уэльского, бьющего в тамтам, он вскочил, преисполненный гнева, и немедленно исчез из комнаты. Таким образом, в интеллектуальной схватке я остался победителем. Мои физические способности были бессильны против него; но когда я прибег к ресурсам своей фантазии, не сдерживая воображение и не обременяя его чувством ответственности, он оказался в моих руках и был разбит наголову. Если бы не гнев миссис Джарли, который, должен признаться, она старалась скрыть – по причине нанесенного дивану ущерба, — я должен был бы рассматривать это посещение как самый приятный из подобных опытов в своей жизни; во всяком случае, именно тогда я научился обращаться с призраками и с той поры мог одолеть их без проблем, за исключением одного случая, которым собираюсь закрыть данную главу моих воспоминаний, и который доказывает необходимость строгого соблюдения определенных правил при общении с призраками.
Это случилось на Рождество, в моем собственном доме. Я собирался удивить жену новым серебряным сервизом, помеченным ее инициалами. Для детей была поставлена елка, после чего все отправились спать. Я же немного задержался, чтобы поставить сервиз под елку, где он будет найден женой, когда она утром, вместе с детьми, под нее заглянет. Сервиз был великолепен: две дюжины ложек, вилок и ножей каждого вида, кофейник и чайник; подносы, блюда, щипчики, лопаточки и прочие сверкающие предметы, — чтобы не вдаваться в излишние детали, — представляли собой картину, от которой захватывало дух; переведя дыхание, я услышал странный звук где-то в углу, позади себя. Повернувшись в том направлении, откуда он исходил, я заметил темную фигуру, в лунном свете, проникавшем через окно.
 — Кто ты? – воскликнул я, разворачиваясь, поскольку физические симптомы явления призрака проявились у меня обычным в таких случаях образом.
— Я призрак того, кто давно умер, — ответил он торжественным тоном.
Я вздохнул с облегчением, поскольку мне на мгновение показалось, будто передо мной обычный взломщик.
— Ах! – сказал я. – Ты меня испугал. Мне показалось, что ты материализовался с целью меня ограбить. – Затем, повернувшись к елке, я махнул на нее рукой. – Как тебе нравится?
— Прекрасно, — ответил он. – Но все-таки эти вещи не такие красивые, как те, которые я видел в ином мире.
А затем он принялся рассказывать мне о прекрасных изделиях из золота и серебра, которыми они пользуются на Элизейских полях, и я должен признаться, что граф Монте-Кристо оказался бы в затруднении, даже если бы ему на помощь пришел Синдбад-мореход, попытавшись превзойти картину королевского великолепия, изображенную передо мной призраком. Я стоял и кусал губы, а он продолжал рассказывать, пока часы не пробили три; после этого он поднялся и медленно двинулся по полу, едва различимый, с сожалением пробормотав, что ему нужно уходить, в сторону задней лестницы. Я некоторое время постоял, приводя в порядок свои нервы, после чего отправился спать.
На следующее утро все предметы серебряного сервиза исчезли; кроме того, спустя три недели я обнаружил фотографию призрака в галерее разбойников в Нью-Йорке, где он описывался как самый умный вор в стране.
Все это, да будет мне это позволено сказать вам в заключение, дорогие читатели, доказывает, что если вы имеете дело с призраками, вам не следует отмахиваться от физических ощущений до тех пор, пока вы не убедитесь, что и в самом деле имеете дело с призраком; в противном случае, вы рискуете столкнуться с каким-нибудь ловким негодяем, скрывающим под одеждой кунжутовый мешок для похищенной добычи.
— Но как распознать призрака? – спросите вы.
Это, как часто пишут в своих произведениях подлинные мастера художественной прозы, «еще одна история», которую я собираюсь как-нибудь поведать вам для вашего научения и своего собственного возвеличения.

Комментариев нет:

Отправить комментарий