Фрэнк Белнап Лонг дает интервью Дарреллу Швейцеру

Это случилось в 1975 году на "Лунаконе". Лонг рассказывал о выходящих книгах - мемуарной работе о Лавкрафте "Мечтатель с темной стороны" и сборнике "Ранний Лонг". Но не меньший интерес представляют суждения писателя о литературе ужасов и об особенностях его собственного творчества - как раннего, так и позднего.

ДШ: Можете ли вы рассказать, с чего началась ваша писательская карьера? Как вы занялись этим ремеслом?

ФБЛ:  Я обращаюсь к этой теме в биографии ГФЛ, которая вот-вот выйдет в свет, а также более-менее подробно пишу об этом в предисловии к сборнику рассказов, выходящему в «Даблдей». В общем, могу сказать, что начал писать как раз перед тем, как отправился в колледж, вероятно, мне было лет шестнадцать или семнадцать, и я всегда испытывал склонность к странному и сверхъестественному; полагаю, что знакомство с Лавкрафтом в молодые годы и некоторые предшествующие опыты помогли мне избрать именно эту стезю. Я очень рано вступил в Объединенную Ассоциацию Любительской прессы. Лавкрафт был там одним из ключевых деятелей в течение двух или трех или трех лет. Он всегда интересовался любительской журналистикой, но к тому времени он уже стал председателем отдела критики, и одним из самых выдающихся авторов любительской прессы. Я написал первую статью в журнал для мальчиков, когда мне было лет шестнадцать. Никакого отношения к фантастике это сочинения не имело; вообще оно было довольно коротким, и Пол Кэмпбелл, журналист-любитель с Запада, увидел его и предложил мне присоединиться к ОАЛП. И тогда я написал рассказ в стиле По, под названием «Глаз над камином» - он появился в «Объединенном любителе». Это был официальный орган ОАЛП. Лавкрафт прочитал рассказ и написал мне. Он написал мне длинное письмо. Он сравнил рассказ с «Тенью» По и сделал несколько довольно лестных замечаний, тогда я вступил с Лавкрафтом в переписку, и мы переписывались пятнадцать или семнадцать лет. А потом, в промежутке между первым визитом Лавкрафта в Нью-Йорк и его вторым визитом (который состоялся примерно два года спустя) он продал три или четыре рассказа в «Вирд тейлз», и тогда он пригласил владельца «Вирд тейлз», Хеннебергера, зайти однажды вечером ко мне домой; Лавкрафт оценил мои рассказы так высоко, что с тех пор их всегда принимали в журнал. Тогда редактором был Бэйрд, потом им стал Фарнсуорт Райт. Мой первый рассказ появился в «Вирд тейлз» в 1924 году; в первом была только внутренняя иллюстрация, зато иллюстрация ко второму появилась на обложке журнала. И с тех пор, в течение десяти лет, я продал в «Вирд тейлз» около 35 рассказов. Когда появились журналы Гернсбека, я продал туда два рассказа, а несколько лет спустя на прилавках появилось не меньше дюжины научно-фантастических журналов, и я печатал рассказы практически во всех – «Стрэндж сториз», «Триллинг уондер», «Фьючер» и прочие. В те времена я худо-бедно зарабатывал на жизнь, только сочиняя для журналов, хотя я пополнял свои доходы за счет «призрачного авторства» и некоторых других занятий. На протяжении нескольких лет мы с Лавкрафтом работали вместе как литературные консультанты, просматривая и редактируя рассказы для наших клиентов. Что ж, так обстояли дела поначалу. Кажется, в те времена я написал несколько рассказов, которые мне и сегодня очень нравятся. Думаю, они так же хороши, как и мои поздние вещи. Я написал немало палповых историй, которые мне сегодня даже перечитывать не хочется, но писал я очень много и печатался почти во всех ранних фантастических журналах.

ДШ: Насколько сильно на вас как на писателя повлиял Лавкрафт? Я заметил, что ваши стили не очень схожи.

ФБЛ: Да, не слишком. Первые рассказы я писал скорее под влиянием Киплинга, Конрада и прочих. Я интересовался не только сверхъестественными историями, но и морскими и приключенческими рассказами. Я разделяю свои рассказы на две группы. По большей части мои ранние рассказы были написаны либо для «Вирд тейлз», либо для рынка палп-фикшн. Но когда Кэмпбелл основал «Эстаундинг» и надолго стал руководителем этого издания, то я написал около тридцати рассказов для этих двух журналов – «Эстаундинг» и потом «Анноун»; думаю, это лучшие мои рассказы тех времен. Понимаете, они относились к тому, что называется «новой научной фантастикой», и я полагаю, что с сугубо литературной точки зрения эти рассказы на голову выше историй, которые я сочинял для десятка других НФ-журналов; однако остаются еще истории для «Вирд тейлз», и некоторые из них, даже самые ранние, мне тоже нравятся. Их очень часто включали в антологии. Около полусотни моих рассказов печатались в антологиях крупных издательств в твердых переплетах. Конечно, этими рассказами я по-настоящему горжусь.

ДШ: Как вы думаете, почему рассказы из «Вирд тейлз» сегодня вспоминают чаще всего?

ФБЛ: Я не знаю. Возможно, тогда я был очень молод и порывист, и я вложил в эти рассказы все, что у меня было. Около трети моих рассказов, включавшихся в антологии – как раз из тех ранних историй, напечатанных в «Вирд тейлз».

ДШ: Вы полагаете, это как-то связано с тем, что ваше имя ассоциируют с именем Лавкрафта?

ФБЛ: До некоторой степени, несомненно. Думаю, он прежде всего ответственен за мое появление в «Вирд тейлз». В те ранние годы мои писания, несомненно, подверглись некоторому влиянию Лавкрафта. Не думаю, что я когда-нибудь приближался к его стилю, но в моих ранних рассказах можно отыскать стилистические особенности, которые кажутся лавкрафтианскими.

ДШ: Можете ли вы объяснить, как получилось, что один из снов Лавкрафта был включен в состав «Ужаса с холмов»?

ФБЛ: Понимаете, он написал мне об этом сне очень большое письмо, и я был настолько сильно впечатлен, что попросил разрешения включить этот сон в «Ужас с холмов». Конечно, вероятно, тот фрагмент – самая сильная часть романа. Лавкрафт дал такое же разрешение и двум другим писателям, он они им не воспользовались. Только я один что-то сделал с этим сновидением.

ДШ: А сам Лавкрафт не собирался его использовать?

ФБЛ: Не думаю. У него было много таких снов. В своих письмах он описывал столько сновидений, что, по-моему, и не думал включать куда-то этот конкретный фрагмент. Он записал все это только для развлечения, чтобы просветить своих корреспондентов. Вот в чем все дело.

ДШ: Что вы думаете об утверждении, которое сделал Л. Спрэг Де Камп в своей книге о Лавкрафте – о том, что Лавкрафт никогда не считал себя профессионалом и не раскрыл в полной мере свой потенциал? Например, профессиональный писатель наверняка использовал бы этот сон в своем произведении.

ФБЛ: Да; но я не осуждаю Лавкрафта за то, что он был именно таким писателем. Он не был коммерчески ориентированным сочинителем. Он был художник, и финансовый успех и все, с ним связанное, не имели для него особого значения. В этом отношении он был своим худшим врагом, но он прежде всего интересовался своим искусством, созданием прекрасных рассказов, а их коммерческий успех для него был просто неважен. Это справедливо для всех великих художников, и поэтому многие из них и оказались в могилах для нищих. Великие поэты, например, Китс, великие музыканты, например, Моцарт – все они интересовались художественным творчеством. Они не были успешными деловыми людьми. Они об этом не думали и на это не рассчитывали.

ДШ: Вы пытались когда-нибудь повлиять на него в этом отношении?

ФБЛ: Нет, нет, никогда. Одно время ходили разговоры, будто я пытался заставить его изучать современные приемы построения сюжета и все прочее; у него были трудности с продажами рассказов, и я предложил нечто подобное, но он не принял предложение всерьез, а если бы принял – ничего хорошего точно не вышло бы. Я никогда не пытался коммерциализовать свою работу. Когда я писал рассказы, то не задумывался о размерах гонораров. Конечно, я всегда сталкивался с необходимостью продавать свои истории и думал о контрактах с редакторами, но когда я на самом деле садился сочинять – никаких мыслей о коммерческом успехе у меня не возникало. В противном случае, уверен, мои рассказы были бы гораздо хуже.

ДШ: Вы не думаете, что это было со стороны автора ужасной ошибкой – оставить свои романы, в том числе лучшие работы вроде «Истории Чарльза Декстера Уорда», неопубликованными и неотредактированными?

ФБЛ: Ну, поймите, он не был практичным человеком. Он был похож на многих художников. Всем великим художникам это свойственно. Конечно, не все они так поступают, но увлеченный художник склонен к такому поведению. Они же не думают о том, сколько денег могут заработать и какого успеха могут добиться. Нет, он об этом задумывался; конечно, деньги ему были нужны, но он был отнюдь не так несчастен, обеспокоен и опечален, как можно предположить. Думаю, Спрэг уделил этому слишком много внимания. Очень часто мне казалось, что жизненный стиль Лавкрафта – исключительно верный.

ДШ: Какое впечатление на вас произвел Лавкрафт, когда вы встретились лично?

ФБЛ: О, он был очень воспитанным джентльменом, очень вежливым, очень великодушным. Он никогда не выходил из себя.

ДШ: Вы не испытывали беспокойства из-за того, что вашу собственную литературную репутацию может затмить ваша близость с Лавкрафтом?

ФБЛ: Нет, я так не думаю. Мои работы отличаются от его произведений. Понимаете, я уверен: мои сверхъестественные рассказы, фэнтезийные рассказы, научно-фантастические рассказы – все они в основном не лавкрафтианские. Мои рассказы следует оценивать совершенно отдельно.

ДШ: Многие ли люди вспоминают вас сегодня исключительно как человека, который был знаком с Лавкрафтом?

ФБЛ: Не совсем так. Мои рассказы удостаивались весьма высоких критических оценок. Тот факт, что они публиковались в крупных издательствах, в антологиях и так далее, указывает, что у меня есть собственная репутация. Я хочу воздать должное Лавкрафту. Я хочу, чтобы он обрел еще большую известность. Думаю, что он великий писатель, и очень важно, чтобы все, кто его знал, написали о нем как можно больше.

ДШ: Что собой представляет ваша книга о ГФЛ? Это будет полная биография?

ФБЛ: В каком-то отношении книга будет символической. Я собираюсь воссоздать образ человека в широком смысле слова, избежав большого скопления фактов. Думаю, это может показаться парадоксальным, но сами по себе факты могут сбить с толку, идет ли речь о писателе как о человеке или как о художнике. И поэтому, полагаю, моя книга будет полна сопереживаний, потому что я сужу его как художник. Я почти не касаюсь недостатка коммерческого успеха и всего прочего, я не думаю, что это очень важно для понимания его характера. Мне кажется, просто великолепно, что существуют люди, считающие погоню за наживой недостойным делом.

ДШ: Вы когда-нибудь пытались примирить кажущиеся противоречия в его характере? Например, исключительно некоммерческий писатель с огромной охотой берется за «призрачное авторство», работая с людьми, на которых не стоило тратить время?

ФБЛ: Да, иногда он отчаянно нуждался в деньгах. А еще он хотел помочь этим людям, и он был настолько великодушен, что некоторые юные сочинители, не имевшие особых талантов, много лет с ободрением вспоминали о его литературных советах и поддержке.

ДШ: Ну, если просмотреть сборник «Ужас в музее», изданный «Аркхэм-хауз», то станет ясно, что многие из этих сочинителей самостоятельно так ничего и не добились.

ФБЛ: Нет, конечно, он совершал огромную ошибку. Думаю, он тратил слишком много сил и таланта на писателей, которые явно ничего не обещали, на третьесортных сочинителей.

ДШ: Может, они не смогли ничему научиться просто потому, что Лавкрафт переписывал их рассказы, не давая им самим работать?

ФБЛ: Я бы так не сказал. Я не думаю, что в большинстве случае они вообще могли чему-то научиться. Я хочу сказать, что они вообще не были даровитыми писателями. Некоторые из них подавали надежды, а писательский дар может развиваться очень медленно. Когда писатель молод, он может сочинять просто кошмарные вещи, а несколько лет спустя он уже демонстрирует многообещающее дарование. Лавкрафт это понимал, в некоторых рассказах он замечал признаки дарования и пытался эти дарования развить. И в некоторых случаях писатели, труды которых он пересматривал и поощрял, кое-чего добивались. Не думаю, что это очень хороший результат, но четверо или пятеро из них получили признание.

ДШ: Лавкрафт поощрял таких сочинителей, как Роберт Блох, но он не переписывал их рассказы, как, положим, рассказы Зелии Бишоп.

ФБЛ: Нет, но Блох, как вы понимаете, поистине великолепный писатель. В этом все дело; Лавкрафт распознал в нем талант при первой же встрече.

ДШ: В «Ужасе в музее» говорится, что вы участвовали в переработке «Кургана».

ФБЛ: Нет, не участвовал. Эту ошибку допустил Спрэг – и еще несколько человек. Думаю, ее сделала и сама Зелия Браун Рид в той небольшой статье, которую она написала для одной из книг «Аркхэм-хауз». Нет, я не работал над «Курганом». Не имел никакого отношения к этой работе. Зелия упоминает, что она пригласила меня в Нью-Йорке и в присутствии Говарда передала «Курган» мне. На самом деле Говард при нашей встрече не присутствовал. Она встречалась с ним двумя месяцами ранее в Провиденсе, и я никогда не получал рукопись «Кургана» для редактуры.

ДШ: Я заметил, что сегодня очень многие авторы пытаются возродить мифы Ктулху и продолжить их. Как вам кажется, это хорошая идея?

ФБЛ: У меня нет возражений.

ДШ: Вам не кажется, что они ослабляют воздействие Мифов? Четыреста «Некрономиконов» гораздо менее эффектны, чем один-единственный.

ФБЛ: Конечно, это в определенном отношении справедливо, и очень многие молодые писатели пытаются подражать Лавкрафты; они просто берут из его книг те вещи, которые воплощают самые худшие свойства его творчества. Я имею в виду все эти однообразные прилагательные и прочие клише. Они используют всё те же прилагательные, и некоторые повторяются исключительно часто в опубликованных вещах. Некоторые используют фразы, которые мне кажутся смехотворными. Старая палповая чушь, вроде сжимающихся кулаков и «мурашек по спине» и всего такого прочего. Старые клише, которые считались штампами уже сто лет назад. Даже во времена По некоторые сочинения содержали фразы, казавшиеся исключительно банальными. Проблема, видите ли, в том, что в подобных сочинениях трудно избежать штампованных фраз, «холодных влажных рук, касающихся затылка» и всего подобного.

ДШ: Мне кажется, что даже талантливые писатели надевают какую-то смирительную рубашку, имитируя Лавкрафта – с последними строками курсивом и прочими приемами.

ФБЛ: Да, думаю, так и есть. Конечно, они теряют невероятную мощь оригинальных рассказов. Все, что у них остается – длинные ряды прилагательных, которые нередко нагромождал Говард.

ДШ: А как вы полагаете, почему изначальные рассказы наделены такой силой, а поздние –нет?

ФБЛ: Да, Говард был наделен величайшей подсознательной силой. Она стирала все недостатки его стиля, заслоняла все сюжетные дыры в рассказах, потому что его чувство сверхъестественного, странного, необычного и космического было настолько сильно, что позволяло забыть обо всем прочем.

ДШ: Вы согласны, что писать в чьей-то чужой манере – это не слишком хорошая идея?

ФБЛ: В основном это верно. Это очень глупо, но так поступают многие авторы, особенно в молодые годы. Я пережил нечто подобное много лет назад, когда подражал Артуру Мэйчену и даже Дансени. У меня был свой дансенианский период. Конечно, я подпал под влияние По, когда мне было семнадцать или восемнадцать.

ДШ: А что вы писали в подражание Дансени? Я не видел этих произведений.

ФБЛ: Несколько стихотворений. Для «Объединенного любителя» я однажды написал стихотворение в прозе – вполне дансенианское.

ДШ: Почему истории о сверхъестественном ужасе сегодня сохраняют притягательность?

ФБЛ: Они останутся притягательными всегда.

ДШ: Но сейчас у нас очень материалистическая эпоха.

ФБЛ: Ну нет, в Америке в последние несколько лет проявился огромный интерес к сверхъестественному, к оккультизму и всему прочему. Я вообще не верю в призраков, я не верю в «психические манифестации», которые производят такое сильное впечатление на молодых, но интерес к подобным вещам очень велик, и конечно, это до некоторой степени отразилось в произведениях о сверхъестественном ужасе.

ДШ: Почему произведения о сверхъестественном – это обязательно произведения в жанре хоррор?

ФБЛ: Это совсем не обязательно, нет. Мне не нравятся очень жестокие истории, хотя я и сам написал несколько подобных. Как правило, я стараюсь избегать таких вещей, совершенно кладбищенских сюжетов. Думаю, лучшие образцы – это писатели вроде Генри Джеймса с его «Поворотом винта» и рассказы о призраках М. Р. Джеймса, где упор сделан на более тонкие элементы ужасного. Очень много сложных и тонких историй, написанных в превосходном стиле?

ДШ: Вы когда-нибудь задумывались о том, чтобы написать историю о сверхъестественном, в которой не было бы хоррора? Например, если в комнату должен войти призрак, у нас нет причин его бояться. Мы с тем же успехом можем предложить ему присесть и расспросить его о послежизни.

ФБЛ: Нет, я никогда не пытался написать историю именно такого типа. В некоторых своих рассказах я переношу читателей в Египет и другие дальние страны, к ужасам античного мира. Но во всех моих рассказах о сверхъестественном есть элементы хоррора, потому что он обеспечивает определенную долю возбуждения. Понимаете, я работаю не только в жанре «хоррор». Я написал очень много научно-фантастических рассказов, легких фантазий, юмористической фантастики и так далее. Надо заметить, что к литературе ужасов относится лишь пятая часть моих сочинений.

ДШ: Как вы обратились к сочинению научной фантастики? Когда вы начинали, научной фантастики как жанра еще не существовало.

ФБЛ: Да, я всегда испытывал склонность к научной фантастике. В детстве я часто читал Жюля Верна и все сочинения Г.Дж. Уэллса. И с точки зрения продажи рассказов научная фантастика стала куда более многообещающим полем действия – поэтому я стал писать больше научно-фантастических рассказов. Думаю, я мог бы сосредоточиться исключительно на сочинении странных историй, если бы существовало пять или шесть журналов, посвященных исключительно этому жанру.

ДШ: Над чем вы работаете сейчас? Я обратил внимание, что недавно ваш рассказ появился в журнале «Фантастик».

ФБЛ: Да, верно. Думаю, это очень хороший рассказ. Он написан совсем недавно, и мне хотелось бы продать его раза три, учитывая, сколько сил на него потрачено, но рынок для таких произведений сегодня очень ограничен, поймите. Лучше всего продается научная фантастика, а попытки продать роман или рассказ в жанре сверхъестественного ужаса в большинстве случаев оказываются не слишком результативными.

ДШ: Если рынка для таких произведений не существует, есть ли смысл и дальше их сочинять?

ФБЛ: О да, потому что это для меня важно. Для меня важно искусство и создание истории, которая будет художественной и совершенной. Я уделяю этому куда больше внимания, чем продажам произведений. Но сейчас я написал девять готических романов под именем жены, Лиды Белнап Лонг; они вышли в издательствах «Эвон», «Лансер», «Белмонт» и «Баллантайн». Думаю, они принадлежат к числу моих сильнейших произведений о сверхъестественном, но они погребены в груде готической романтики, которую критики не воспринимают всерьез; готические романы редко отмечают рецензенты, их издают в мягких обложках, которые выглядят ужасно, так что с точки зрения литературного признания они не имеют особого значения. В последние несколько лет я уделял очень много внимания этим работам, потому что на них возник огромный спрос, и я мог получить аванс за роман, представив только пару глав.

ДШ: Почему вы, художник, занимаетесь чем-то таким, что не принесет вам признания?

ФБЛ: В данном случае по коммерческим причинам. Вообще-то мне нужно на что-то жить. Я предпочитаю писать научно-фантастические истории, но чтобы продать НФ-роман сегодня, нужно представить издателю полный текст, а спрос на готический материал настолько велик, что достаточно написать пару глав, чтобы получить тысячу долларов аванса. И в последние несколько лет я этим и занимался. Это временно. Не думал, что буду продолжать эту работу – если бы мне предложили пять тысяч долларов за научно-фантастический роман, я бы все бросил и написал этот роман.

ДШ: Как в вас уживаются художник и коммерческий сочинитель? Возникают ли конфликты или художник и коммерсант взаимодействуют?

ФБЛ: Думаю, что так, потому что я не занимаюсь халтурой. Я сажусь за роман – и забываю о сумме гонорара. Я не пытаюсь сознательно угождать редакторам, разве что в самых редких случаях. Конечно, время от времени такое случается. Но в основном я не следую идеям редакторов. Я пишу в свое удовольствие, стараясь создать достаточно сильное произведение, чтобы редактор его приобрел, даже если оно не строго соответствует схеме.

ДШ: Вы полагаете, что в жанре сейчас преобладают произведения, созданные по готовым формулам?

ФБЛ: Возможно, если бы я уделял этим формулам больше внимания и выяснял, чего хотят редакторы – я бы мог заработать целое состояние. Знаете, временами я отказываюсь от очень выгодных предложений. Я могу писать по четыре или пять тысяч слов в день. Но принуждать себя – нет, это не мое. Я не хочу изучать редакторские запросы. Это просто отвратительно, потому что разрушает индивидуальность. Все, о чем они думают – продастся ли книга и какую прибыль она принесет. Слишком много внимания уделяют непритязательной аудитории, вроде каких-нибудь пожилых женщин, которым нравятся готические романы и которые не прочли ни единой серьезной книги.

ДШ: А в научной фантастике вы сегодня видите такие же требования к формулам и схемам?

ФБЛ: Их чуть меньше, чем в других жанрах. Проблема в том, что четыре-пять ведущих жанровых авторов практически заняли весь рынок НФ, потому что они исключительно плодовиты, к примеру, Боб Сильверберг; Айзек Азимов надолго отошел от жанровой литературы, но недавно он снова вернулся. Издатели научной фантастики получают от пяти или шести авторов столько необычных романов, что довольно трудно продать им серию научно-фантастических произведений для публикации в мягкой обложке. Самое лучшее в этом отношении – издание в твердом переплете, но здесь возникает другая проблема: до публикации романа может пройти немало времени, более года; при этом аванс может быть невелик, роман могут отрецензировать на первой странице «Нью Йорк таймс», но продажи могут быть не слишком хороши.

ДШ: Спасибо, мистер Лонг.