Некоторое время назад дал комментарии по жанровым вопросам Марии Башмаковой для ее материала о готике. Журналистка, как я понимаю, довольно известная - вопросы были о специфике "русского ужаса", о предпосылках обращения к "страшному" и эволюции ключевых тем хоррора. Мне показалось, что вопросы предполагают формат экспертного обсуждения (несколько мнений, общие рамки, концептуальные выводы организатора). Увы, М. Башмакова сделала нечто иное. Как мне кажется, журналисты (даже известные) не учатся с людьми общаться и задачи обсуждения формулировать. От моих мнений в статье ничего не осталось, кроме пары не слишком внятных строк. Впрочем, если бы о формате я имел представление заранее - наверное, отказался бы. Статья размещена здесь https://www.fontanka.ru/2024/01/18/73127489/ Позднее за ней последовал еще один материал аналогичного содержания, к которому, впрочем, я никакого отношения не имел.
Я материал просмотрел на днях (был занят другими делами и не успевал прочесть) - и решил свои рассуждения, которые (совершенно напрасно) излагал М. Башмаковой, разместить в блоге.
***
Некоторые литературные явления не поддаются описанию – с точки зрения жанровых рамок и культурных парадигм. Если признать вслед за Пола Хернади, что «литературные произведения суть скорее воплощения воображаемых миров, чем простые средства коммуникации между читателем и писателем», то окажется, что закономерности создания некоторых «воображаемых миров» вовсе не осмыслены литературной наукой и литературной критикой. Еще Кеннет Берк, разделяя жанры (поэтические категории) на «системы приятия» и «системы неприятия» мира, отмечал существование переходных форм от «приятия» к «неприятию». И в начале ХХ века происходит столкновение двух этих систем; столкновение приводит к появлению таких жанров, как «фантастика» и «литература ужасов».
В научной традиции разделение «приятия» и «неприятия» приводит к противопоставлению фантастики «научной» и «сказочной», а в литературе ужасов – к противопоставлению «рационального» саспенса и «иррационального» хоррора. Однако это мешает однозначному истолкованию жанровой модели «страшного» и «чудесного».
Лишь преодоление усталости восприятия позволит вновь пробудить интерес к этим категориям. И точки сближения фантастического и ужасного возникают в начале ХХ века, в жанровых текстах. В русской традиции этот процесс сближения «страшного» и «чудесного», как мне кажется, не дал результатов – и начался позже, и интерес к пограничным категориям существенно меньше. Если, положим, говорить об украинской литературе – там есть богатая традиция «химерной прозы», в чешской – экспрессионизм, в русской… Пожалуй, пограничные категории наиболее ярко выражаются в литературе магического реализма, но эта литература не имеет прямого отношения к «страшному».
Страх рождается пограничным опытом, тем пределом, за которым человек утрачивает опоры, надежды, определенность. Характеристики таких пределов меняются (прошлое, будущее, общество, психология – все может стать источником ужаса), но сама «ситуация предела» остается неизменной. В русской литературе эта ситуация не отрефлектирована. Есть «модные», «актуальные» страхи, есть архетипические фигуры (Вампир, Оборотень, Двойник, Призрак), но все это остается своеобразной данью условности: страхи сменяют друг друга, одни выходят на первый план, другие становятся незначительными. Отсюда популярность и востребованность жанра – но с этим связаны и недостатки самих текстов, и реакции читателей.
Когда в России выходят сборники и авторские книги (чаще переводные, очень редко – оригинальные), в которых делаются попытки осмысления «пограничных ситуаций», «страшного» и «чудесного» - обычно любители хоррора рассуждают о бездарности сочинителей с жанровых позиций, о том, что «не страшно», «высосано из пальца», «занудно» и «недостаточно кроваво».
На стыке фантастики и хоррора в мировой традиции появляется то, что можно назвать weird fiction – хотя критики и исследователи начала ХХ века использовали и другие дефиниции, которые заслуживают рассмотрения. В своей книге «Странная классика» я писал о принципиальной пограничности жанра (фэнтези как выход за границы мира, хоррор как вторжение извне, вирд – пребывание на границе) и о переходной системе оценок (между приятием и неприятием); но можно предложить и важную для современной науки теорию выдающегося философа Марка Фишера, изложенную в книге The Weird and the Eerie (2017).
Если максимально упростить, Фишер разделяет «weird» и «eerie», категории странного присутствия и странного отсутствия. Но помимо разговора о новых эстетических переживаниях, которые нельзя охарактеризовать с помощью сложившегося категориального аппарата, прежде всего важно осмысление границы, пограничного и предельного… И по одну сторону границы окажется фантастика, по другую – хоррор, а на узкой полосе соприкосновения – вирд. Вот этого нового понимания «страшного» в русской жанровой литературе, кажется, нет – впрочем, и в западной она подчас принимает условную форму левацких экспериментов new weird. А без этого жанр хоррора неизбежно останется, как свидетельствует опыт «Самой страшной книги» (и премии, и серии, и антологий), своеобразным гетто для освобождения фантазий и проработки страхов, меняющихся, но достаточно поверхностных
Комментариев нет:
Отправить комментарий