Рассказ одной из лучших и наименее известных сочинительниц страшных историй рубежа XIX-XX веков; миссис Эверетт публиковалась и под своим именем, и под псевдонимом "Тео Дуглас". Помимо многочисленных романов, она сочиняла и рассказы, которые представляются наиболее ценной частью ее наследия. Сборник "Посмертная маска" вышел в 1920 году.
ПОСМЕРТНАЯ
МАСКА
После ужина мы с Эндерби отправились в курительную
комнату; картина висела на лестнице. Четверть века назад мы были приятелями в
школе, а позднее — в колледже, но последнее десятилетие я провел за пределами
Англии. Я вернулся и застал своего друга вдовцом с четырехлетним стажем. Признаться,
я не огорчился, услышав об этом, потому что покойная Глориана мне не очень
нравилась. Вероятно, она относилась ко мне примерно так же: она не улыбалась
мне, но я сомневаюсь, чтобы она вообще улыбалась кому-либо из холостяцких
приятелей бедного Тома Эндерби. Портрет определенно был похож на нее. Глориана
была красивой женщиной с орлиными чертами лица и холодным взглядом. Художник прекрасно
выписал её лицо, — особенно глаза, которые, казалось, пристально следили за
всеми входами и выходами из дома, в котором умерла эта женщина.
Мы ненадолго остановились перед портретом, а затем пошли дальше. Курительная комната располагалась в помещении, пристроенном к задней части дома бывшим владельцем и отделенном двойными дверями; предполагалось, что там будет детская. У миссис Эндерби не было детей, и ей не нравился запах табака. Поэтому большую комнату оставили для трубок и сигар Тома; и если его друзья хотели курить, им приходилось курить там или не курить вообще. Я запомнил эту комнату и правила дома, но я не ожидал, что правила все еще действуют. Я ожидал, что после ужина выкурю сигару за десертом, ибо теперь, как мне казалось, не нужно было заботиться о требованиях, которые предъявляла хозяйка.
Мы сели в глубокие кресла с подушками перед разожженным
камином. Мне показалось, что Эндерби вздохнул свободнее, когда закрыл за нами
двойные двери, отгородившись от скучного официального дома, лестницы и картины.
Но выглядел он неважно; его окружала безошибочно ощутимая атмосфера подавленности.
Может быть, это из-за Глорианы? Возможно, за годы их совместной жизни он привык
зависеть от женщины, которая заботилась о нем. Это довольно приятно, когда
женщина вам подходит; но я бы не захотел, чтобы за мной ухаживала покойная
миссис Эндерби. Но, поскольку беспокойство казалось очевидным, было легко найти
лекарство. У Эвелин есть пара хорошеньких сестер, и мы могли пригласить их
погостить у нас.
— Ты должен приехать и некоторое время пожить
у нас, — сказал я вскоре, развивая эту идею. — Я хочу познакомить тебя со своей
женой. Сможешь приехать на следующей неделе?
Его лицо озарилось неподдельным
удовольствием.
— Мне бы хотелось этого больше всего на
свете, — искренне произнес он. Но не прошло и нескольких минут, как тень
подавленности снова вернулась на его лицо, , и он вздохнул. — То есть, если я смогу
уехать.
— Но почему? что может тебе помешать?
— Может показаться, что все время оставаться здесь
— глупо, но я... я следую этому — чтобы все было в порядке.
Он не смотрел на меня, но наклонился к
камину, чтобы стряхнуть пепел со своей сигары.
— Вот что я вам скажу, Том, — всё потому, что
вы живете один. Почему бы вам не продать дом или не оставить его таким, какой
он есть, и не попробовать полностью измениться самому?
— Я не могу его продать. Я всего лишь
арендатор. Дом принадлежал моей жене.
— Но, я полагаю, ничто не мешает тебе сдать
его в аренду? Или просто переехать в другой, а этот заколотить?
— По
закону, ничто не может помешать мне сделать это!.. — Ударение на первых
словах было слишком слабым, чтобы привлечь мое внимание, но я вспомнил об этом
позже.
— В таком случае, мой дорогой друг, почему бы
и нет? Отправляйся в путешествие, посмотри на мир. А еще лучше – женись снова.
Он покачал головой с унылым видом.
— Конечно, это деликатный вопрос – хранить верность
умершей жене. Но ты проявил величайшее уважение. Четыре года, знаешь ли. Даже
самый строгий приверженец приличий счел бы это время достаточным.
— Дело не в этом. Дик, я... я очень хочу
рассказать тебе довольно странную историю. — Эндерби поднес сигару к губам и
уставился на красные угли. — Но я не знаю, что ты об этом подумаешь. Или что подумаешь
обо мне.
— Испытай меня, — сказал я. — Я выскажу свое
мнение после. И ты знаешь, что вполне можешь довериться мне.
— Иногда я думаю, мне стало бы лучше, если бы
я рассказал это. Это... это достаточно странно, чтобы быть смешным. По крайней
мере, у меня не возникло поводов для смеха. — Эндерби бросил окурок сигары в
огонь и повернулся ко мне. Я увидел, как он побледнел, и на его белом лице
выступили капельки пота.
— Я вполне разделяю твое мнение, Дик: думаю,
что был бы счастлив, если бы снова женился. Я даже зашел так далеко, что
обручился. Но помолвка была расторгнута, и я собираюсь рассказать тебе, почему.
Моя жена некоторое время перед смертью болела,
и ей требовались постоянные консультации врачей. Но я до последнего не знал,
насколько серьезны ее жалобы. Потом врачи сказали мне, что надежды нет, так как
наступила кома. Но было возможно, даже вероятно, что перед смертью произойдет возвращение
сознания, и к этому я должен был быть готов.
Осмелюсь предположить, что ты посчитаешь меня
трусом, но я боялся этого пробуждения: я был готов молиться, чтобы она умерла
во сне. Я знал, что жена придерживалась возвышенных взглядов на брачные узы, и
был уверен, что если бы она смогла сказать мне какие-то последние слова, то я
услышал бы требование и был бы принуждён взять на себя какие-то обязательства.
Я не смог бы в такой момент отказаться, но я не хотел оставаться связанным. Вы,
наверное, помните, что она была старше меня. Я был близок к тому, чтобы
остаться вдовцом в середине жизни, и, при естественном ходе вещей, у меня ещё
много лет впереди. Понимаешь?
— Мой дорогой друг, я не думаю, что обещание,
данное в таких обстоятельствах, должно связывать человека. Это несправедливо!..
— Подожди и выслушай меня. Я сидел здесь,
несчастный, как ты можешь догадаться; и вот пришел врач, чтобы отвести меня в
ее комнату. Миссис Эндерби была в сознании и спрашивала обо мне, но он особенно
умолял меня никоим образом не волновать ее, чтобы боль не вернулась. Она
лежала, растянувшись на кровати, и уже выглядела мертвой.
— Том, — сказала она, — мне говорят, что я умираю,
и я хочу, чтобы ты кое-что пообещал.
Я застонал в душе. «Со мной все кончено», — подумал
я. Но она продолжала:
— Когда я умру и буду лежать в гробу, я хочу,
чтобы ты накрыл мое лицо своими собственными руками. Обещай мне это.
Это было совсем не то, чего я ожидал.
Конечно, я обещал.
— Я хочу, чтобы ты закрыл мое лицо носовым
платком, который я приготовила специально для этого. Когда придет время, открой
шкаф справа от окна, и ты найдешь его в третьем ящике сверху. Ты не можешь
ошибиться, потому что это единственная вещь в ящике.
Я передаю ее слова в точности, если ты мне веришь,
Дик. Затем она просто вздохнула и закрыла глаза, словно собиралась заснуть, и
больше уже не заговаривала. Три или четыре дня спустя за мной пришли снова,
чтобы спросить меня, не хочу ли я взглянуть на нее в последний раз, так как помощники
гробовщика собирались закрыть гроб.
Мне очень не хотелось идти, но это было
необходимо. Она выглядела так, словно была сделана из воска, и на ощупь казалась
холоднее льда. Я открыл шкафчик, и там, как она и сказала, лежал большой
носовой платок из очень тонкого батиста. На нем во всех четырех углах была
вышита монограмма, но я никогда не видел, чтобы она пользовалась этим платком.
Я расправил его и положил на мертвое лицо; а потом произошло нечто довольно
любопытное. Казалось, платок опускается на лицо и прилипает к нему, к носу,
рту, лбу и закрытым глазам – до тех пор, пока платок не превратился в идеальную
маску. Полагаю, мои нервы не выдержали этого напряжения; меня охватил ужас, и я,
накинув покрывало, поспешно вышел из комнаты. Гроб в ту ночь был закрыт.
Жену похоронили, и я поставил памятник,
который соседи сочли красивым. Как видите, я не был связан никаким обещанием
воздерживаться от брака; и хотя я знал, каково было бы желание жены, я не видел
причин, по которым должен был бы считаться с ним. А несколько месяцев спустя в
Лизоу переехала жить семья Эшкрофтов, и у них была хорошенькая дочь.
Люси Эшкрофт мне понравилась с первой нашей
встречи, и вскоре стало очевидно, что она хорошо ко мне относится. Она была
нежной и милой; совсем не похожей на...
(Он ничего не сказал, но я хорошо понимал,
что в своем новом супружеском предприятии Том предпочел бы контраст.)
...Но я думал, у меня были очень хорошие
шансы на счастье с ней; я полюбил ее, действительно очень сильно полюбил. Ее
родители были гостеприимными людьми, и они поощряли мои визиты в Лизоу, приглашая
наведываться, когда у меня возникнет желание: казалось, что они вряд ли будут
чинить препятствия на нашем пути. Дела шли своим чередом, и однажды вечером я
решил сделать предложение. Накануне я был в городе и вернулся с кольцом в
кармане: довольно причудливый узор из двух сердец, но я подумал, что Люси сочтет
его красивым и позволит мне надеть это кольцо ей на палец. Я поднялся наверх,
чтобы переодеться к обеду и привести себя в порядок, насколько это было
возможно; стоя перед зеркалом, я пришёл к выводу, что я все-таки не такой уж старый
мужчина и что в моих волосах не так уж много седины. Да, Дик, ты можешь
улыбнуться: сейчас они несколько поседели.
Я достал чистый носовой платок и бросил на
пол тот, который носил весь день, скомкав его. Я не знаю, что заставило меня
посмотреть на вниз, но, как только я это сделал, то застыл, уставившись на носовой
платок, словно зачарованный. Он платок двигался, — Дик, клянусь, — быстро меняя
форму, раздуваясь то тут, то там, словно подхваченный ветром, растекаясь и превращаясь
в маску. И что это была за маска, — лицо Глорианы, которое я накрыл в гробу
одиннадцать месяцев назад!
Сказать, что я был поражен ужасом, значит совсем
ничего не сказать о том чувстве, которое овладело мною. Я схватил кусок батиста
и бросил его в огонь; в моей руке не было ничего, кроме тряпки, а в следующее
мгновение — всего лишь горстка черного пепла на решетке камина. И никакого
лица.
— Конечно, нет, — сказал я. — Это была просто
галлюцинация. Тебя обманула возбужденная фантазия.
— Можешь быть уверен, я сказал себе все это и
даже больше; я спустился вниз и попытался вернуть себе душевное равновесие с
помощью глотка бренди. Но я был странно расстроен, и, по крайней мере, в тот
вечер, обнаружил, что не могу встретиться с моей возлюбленной. Воспоминание о
посмертной маске было слишком ярким; оно встало бы между мной и губами Люси.
Однако эффект прошел. Через день или два я снова
осмелел и был так же расположен посмеяться над своей глупостью, как и ты в этот
момент. Я сделал предложение, и Люси приняла его; я надел на её палец кольцо.
Отец любезно одобрил предложенные мной условия, мать пообещала относиться ко
мне как к сыну. И в течение первых сорока восьми часов нашей помолвки ни одно
облачко, которое могло бы омрачить голубизну неба, распростершегося над нами.
Я сделал предложение в понедельник, а в среду
снова отправился поужинать и провести вечер с семьей Люси. После этого мы
прошли в заднюю гостиную, которая, казалось, была отдана нам по молчаливому
соглашению. В любом случае, мы были предоставлены сами себе; и пока Люси сидела
на диване, занятая рукоделием, мне выпала честь сидеть рядом с ней, достаточно
близко, чтобы наблюдать за аккуратными стежками, которые она накладывала, сплетая
в узор.
Она вышивала квадратик тонкого льна, делая из
него чайную салфетку, предназначавшуюся подруге в качестве подарка; она сказала
мне, что ей не терпится закончить его в ближайшие несколько дней. Но меня
несколько раздражала ее увлеченность работой; я хотел, чтобы она смотрела на
меня, пока мы разговаривали, и чтобы мне было разрешено держать ее за руку. Я
строил планы поездки, в которую мы отправимся вместе после Пасхи; восьми недель
для подготовки вполне достаточно. Люси легко поддалась на уговоры; она положила
льняной квадратик на стол у своего локтя. Я держал ее пальцы в плену, но ее взгляд
блуждал по моему лицу, так как она все еще была восхитительно застенчивой.
Вдруг она вскрикнула! Узор на салфетке очевидным
образом превращался в лицо.
Это действительно было так. Я увидел посмертную
маску Глорианы, появившуюся точно так же, как она появилась на моем носовом
платке дома: нос и подбородок, строгий рот, форма лба, — лицо было легко узнать.
Я схватил платок и бросил за спинку дивана. «Это действительно похоже на лицо, —
согласился я. — Но не обращай внимания на него, дорогая, я хочу, чтобы ты обращала
внимание на меня». Я сказал что-то в этом роде, не помню, что именно; у меня
кровь застыла в жилах. Люси нахмурилась; ей хотелось поразмыслить над этим
чудом, и мой нетерпеливый поступок вызвал у нее неудовольствие. Я продолжал
говорить без перерыва, боясь пауз, но момент был упущен. Я чувствовал, что не владею
ее вниманием, как раньше: она колебалась, не поддаваясь моим уговорам; описание
медового месяца, проеденного на Сицилии, перестало ее очаровывать. Затем она сказала:
миссис Эшкрофт ждет, что мы присоединимся к ним. Я пошел поднимать ее работу — все
еще с легким оттенком обиды.
Я обошел диван, чтобы подобрать злополучный кусок
льна; она тоже повернулась, заглядывая через спинку, так что мы увидели
салфетку одновременно.
Там снова было Лицо, жесткое и суровое; но
теперь уголки ткани были подоткнуты, и голова окончательно обрела форму. И это
было еще не все. Какой-то кусок белой ткани вытянулся за салфеткой на полу,
представляя полную фигуру, лежащую прямо и неподвижно, готовую к погребению. Страх
Люси можно было понять. Она громко закричала, и возмущенное семейство Эшкрофтов
немедленно ворвалось через наполовину задернутые портьеры, разделявшие две
комнаты, требуя объяснить причину ее крика.
Тем временем я набросился на фигуру и уничтожил
ее. Голова представляла собой вышивку Люси; фигура — большое турецкое полотенце,
принесенное из спальни; никто не знал, как и когда оно появилось в комнате. Я
поднял вещи, в то время как семья пронзала меня насквозь негодующими взглядами,
а Люси рыдала в объятиях своей матери. Возможно, она поступила глупо, признала
она; теперь, когда она увидела, что это было, видение казалось нелепым. Но в
тот момент всё было слишком ужасно… И выглядело так похоже... так похоже!.. Новое
рыдание заставило ее замолчать.
Наконец-то мир был восстановлен, но Эшкрофты
явно засомневались во мне. Добродушный отец напрягся, миссис Эшкрофт прибегла к
косвенным упрекам. Она терпеть не могла розыгрышей, о чем сообщила мне; она
могла ошибаться и, без сомнения, была старомодной, но ее воспитали так, чтобы
она считала это признаком в высшей степени дурного воспитания. И, возможно, я
не учел, насколько чувствительна Люси и как легко ее напугать. Она надеялась,
что я приму предупреждение на будущее и что ничего подобного больше не
повторится. Шутка — о, боги! Как будто было возможно, чтобы я, оставшись
наедине с девушкой моего сердца, потратил бы драгоценный час на создание иллюзии
фальшивого трупа на полу! Люси должна была знать, что обвинение абсурдно, так
как я ни на минуту не отходил от нее. Успокоившись, она поняла, что я ни в чем
не виновен; но тайна оставалась, не поддаваясь объяснению – ни ее, ни моему.
Что касается будущего, я не мог думать об
этом без дрожи. Если Сила, направленная против нас, действительно была воплощением
того, что возбуждало во мне суеверный страх, я мог сразу же оставить всякую надежду,
поскольку знал: отступления не будет. Я мог бы воспринять происходящее как
абсурд, как ты сейчас; но, если ты поставишь себя на мое место, Дик, то будешь
вынужден признать, что это тоже было трагично.
На следующий день я не увидел Люси, так как
должен был снова ехать в город; но мы планировали встретиться и покататься
вместе в пятницу утром. Я должен был прибыть в Лизоу в определенное время, и
можешь быть уверен, я оказался очень пунктуальным. Лошадь Люси уже привели, и
грум водил ее взад и вперед. Едва я спешился, как Люси спустилась по ступенькам
крыльца; и я сразу заметил новое выражение на ее лице, жесткую линию красных
губ, бывших такими мягкими и желанными для поцелуев. Но Люси позволила мне подсадить
ее в седло и поставить ногу в стремя; кроме того, она передала мне послание от
своей матери. Мы должны были вернуться к обеду, и миссис Эшкрофт умоляла нас не
опаздывать, так как подруга, которая осталась у них на ночь, уедет сразу же
после трапезы.
— Я думаю, вам будет приятно познакомиться с
ней, — сказала Люси, наклоняясь вперед, чтобы погладить свою лошадь. — Мне
кажется, она очень хорошо вас знает. Это мисс Кингсуорси.
Так вот, мисс Кингсуорси была школьной
подругой Глорианы, которая время от времени навещала нас здесь. Я не знал, что
она и Эшкрофты были знакомы, но, как я уже сказал, последние только недавно поселились
по соседству в качестве арендаторов Лизоу. У меня не было возможности выразить
удовольствие или неудовольствие, потому что Люси пустила свою лошадь быстрым
шагом. Прошло некоторое время, прежде чем она натянула поводья и снова заговорила.
Мы спускались с крутого холма, и конюх следовал за нами на почтительном
расстоянии, достаточно далеко, чтобы находиться вне пределов слышимости.
Люси выглядела очень хорошенькой верхом на лошади,
но это так, между прочим. Мужская шляпа ей шла, как и костюм, плотно облегавший
фигуру.
— Том, — сказала она, и я снова заметил новую
твердость в ее лице. — Том, мисс Кингсуорси сказала мне, — твоя жена не хотела,
чтобы ты снова женился, и заставила тебя пообещать ей, что ты этого не сделаешь.
Мисс Кингсуорси была весьма удивлена, услышав, что мы с тобой помолвлены. Это
правда?
Я ответил, что это не так: что моя жена
никогда не просила, и я никогда не давал ей такого обещания. Я допускал, что ей
не нравились вторые браки — в некоторых случаях, и, возможно, она сделала
какое-то замечание на этот счет мисс Кингсуорси; это было вполне вероятно. Но
Люси, конечно, не позволит сплетням встать между нами?
Мне показалось, что черты ее лица смягчились,
но она не позволила себе встретиться со мной взглядом, когда ответила:
— Конечно, нет, если бы это было все. И я
сомневаюсь, что обратила бы на это внимание, если бы это не совпало... с чем-то
другим. Том, это ужасно, — то, что мы видели в среду вечером. И... и... не
сердись, но я спросила мисс Кингсуорси, какой была твоя жена. Я не сказала ей,
почему хотела это знать.
— Какое это имеет отношение к делу? — потребовал
я достаточно решительно; но, увы! я знал овтет слишком хорошо.
— Она сказала мне, что миссис Эндерби была красива,
но у нее были очень резкие черты лица, и она выглядела суровой, когда не
улыбалась. Высокий лоб, римский нос и решительный подбородок. Том, лицо было
точно таким же. Разве ты не заметил?
Конечно, я запротестовал.
— Дорогая, что за чушь! Я видел, что это
немного похоже на лицо, но я сразу разорвал его на части, потому что ты испугалась.
Послушай, Люси, если ты примешь эти фантазии за реальность, то скоро поверишь в
спиритизм.
— Нет, — сказала она, — надеюсь, до этого не
дойдет. Я все обдумала и решила: если это не повторится, значит, это
случайность, и о ней следует забыть. Но если подобное произойдет снова — если
оно будет происходить и дальше! — Она вздрогнула и побледнела. — О Том, я не смогу...
не смогу!
Это был ультиматум. Я нравился ей так же
сильно, как и прежде; она даже призналась в более теплых чувствах; но она не
собиралась выходить замуж за человека, которого преследуют призраки. Что ж, полагаю,
я не могу ее винить. Я мог бы дать тот же совет другому человеку, хотя в моем
случае мне было тяжело.
Мой рассказ близок к концу, так что я тебя
задержу ненадолго. Оставался единственный шанс. Сила Глорианы, какова бы ни
была ее природа и как бы она ни была получена, возможно, растратилась в предшествующих
случаях и больше не могла проявиться. Я цеплялся за эту крупицу надежды и делал
все возможное, чтобы сыграть роль беззаботного влюбленного, которого ожидала увидеть
Люси и который мог бы соответствовать ее ожиданиям; но я сознавал, что сыграл
плохо.
Поездка была долгой. Лошадь Люси потеряла подкову,
и было невозможно перенести ее седло на лошадь конюха или мою собственную, так
как ни одна из них не была приучена к дамским седлам. Нам пришлось возвращаться
пешком, и мы добрались до Лизоу только в два часа. Обед закончился; миссис
Эшкрофт отправилась на станцию, проводить мисс Кингсуорси; но несколько котлет
оставили для нас, — как нам сообщили, — и их могли подать немедленно.
Мы сразу же пошли в столовую, так как Люси
была голодна; она сняла шляпу и положила ее на боковой столик: Люси сказала,
что от тесноты у нее разболелась голова. Котлеты были чуть теплыми, но Люси
приготовила хороший обед, подав на десерт фруктовый пирог. Но видит Бог, тот
обед оказался испытанием, которое я до сих пор не могу забыть.
Слуга вышел; и тогда начались мои
неприятности. Скатерть, казалось, ожила в том месте, которое располагалось ровно
между нами; она вздымалась волнами, словно раздуваемая ветром, хотя окно было
плотно закрыто. Я старался не обращать на это внимания; старался говорить так, словно
никакой ужас дурного предчувствия не заполнял мой разум, в то время как я расправлял
заколдованную скатерть с такой силой, что не осмеливался расслабиться. Наконец
Люси поднялась, сказав, что ей нужно переодеться. Мне, занятому наблюдениями за
скатертью, не пришло в голову оглядеться или посмотреть, что могло происходить
в другой части комнаты. Шляпа на прикроватном столике сдвинулась набок, и в
таком положении она венчала еще одно изображение Лица. Из чего оно было сделано
на этот раз, не могу сказать; вероятно, из салфеток, так как на столике лежало несколько
штук. Льняной материал, какого бы рода он ни был, снова обрел идеальную форму;
но на этот раз губы, казалось, скривились в мрачной улыбке.
Люси вскрикнула, упала в мои объятия и лишилась
чувств; это был настоящий обморок; ее с трудом привели в чувство после того,
как вызвали врачей.
Я с несчастным видом слонялся без дела, пока Люси
не оказалась вне опасности; затем с тем же несчастным видом я отправился домой.
На следующее утро я получил короткую резкую записку от матери Люси, в которой было
завернуто кольцо; там сообщалось, что помолвку придется расторгнуть.
Итак, Дик, теперь ты знаешь, почему я не
женюсь. И что ты можешь сказать по этому поводу?
Перевод Сергея Тимофеева
Комментариев нет:
Отправить комментарий