1
«Одна из
странных особенностей сна — тут Хиллер касается, возможно, своей любимой темы —
это то, как сон иногда доказывает свою реалистичность. Не напрямую, нет. Никто
не говорит: “Это все правда, это все происходит в действительности”. Те сны, о
которых я говорю, подтверждают свою реальность посредством многочисленных
связей с опытом прошлого, с событиями, людьми, в общем, с жизнью. Но с жизнью,
полностью придуманной во сне. В реальности мы слышим или читаем, что наш друг Х
умер, или был назначен правителем Кафиристана, или открыл новый металл. Но
какая бы судьба ему ни выпала, мы сразу вспоминаем все события и эмоции,
которые относятся к этому другу. Его имя заключает в себе целый мир. В той или
иной степени мы тоже обитатели этого мира, и тогда мы оказываемся в уже знакомой
нам компании. И тоже касается снов. Основа сна подтверждается сотнями
воспоминаний. Например, мы спускаемся в темную долину, с густыми лесами, где тишина
нарушается только журчанием воды, доносящимся откуда-то издалека. Мы спускаемся
в эту долину, а там, в тени деревьев, нам предстоит узнать тайну. Но мы обо
всем этом уже слышали. Приключение хорошо нам известно, оно было описано не
раз. Что тот или иной человек говорил об этом неделю назад? Что все, побывавшие
там, вернулись с отметинами на груди? Что они превратились в…? И так далее. Но
каким бы чудовищным ни был сон, как бы безумны ни были его детали — разум
спящего полностью принимает все это как часть привычной повседневной жизни; все
увиденное переплетается с десятками или сотнями ассоциаций и воспоминаний.
Иногда подобный сон становится настолько достоверным, что после пробуждения
требуются значительные усилия, чтобы отличить его от реальности. И, как я уже
говорил, воспоминания о сне могут вторгаться в сознание с удивительной
настойчивостью — в духе «когда-то я об этом читал», «я про это слышал, когда
был маленьким». Полагаю, что ощущение целостности, сходства с реальной жизнью
ведет некоторых людей к тому, что они снова и снова видят сны об одних и тех же
местах, событиях или приключениях. Сон подсказывает: «Я здесь уже был», «Я
знаю, что будет дальше». И это ощущение столь сильно, что спящий убежден, будто
определенный сон периодически повторяется. Конечно, возможны повторяющиеся сны.
Я уверен, что случай, например, с жителем Корнуолла, когда ему две (или три?)
ночи подряд снился сон об убийстве премьер-министра Персиваля*, довольно-таки
правдоподобен. Но я думаю, что большую часть «повторяющихся» снов можно объяснить
иначе.
Данный вопрос
представляет для меня личный интерес. Не так давно — не помню точную дату — мне
приснился необычайно яркий сон. Я прогуливался по Лондон-Стрит (или по какой-то
другой улице, так как саму улицу я не узнал, никаких отличительных деталей не увидел,
а просто принял сам факт). Я слышал легкий шелест листьев, но опять же не
уверен насчет этого. Был вечер, довольно поздний, учитывая, как мало людей было
вокруг. Я был уверен, что у меня назначена встреча — где-то в конце пути. Но
этот конец представлялся смутно. Думаю, так бывает часто и в реальности.
Человек договаривается встретиться со знакомым в определённом месте в
определенное время. Он идет на встречу и обычно не думает о ней по дороге. Он
думает о других вещах. Вот такое у меня было ощущение, когда я шел по освещенной
улице. Потом я приблизился к цели своего путешествия. Я был на Лэйберн-Стрит. Я
узнал ее по высоким ступенькам и тени деревьев. Я стоял перед домом 29, где я
живу. Я не удивился, увидев, что дом весь сиял, и свет переливался в такт с
музыкой. Я это принял без вопросов, как будто ожидал — так человек, идущий на
восток по Ладгейт-Хилл, ожидает увидеть собор Св. Павла. Я поднялся по
ступенькам, открыл дверь и оказался не в скромном жилище миссис Джолли, а в шикарном
дворце. Здесь можно предположить, что абсурдность происходящего должна была
насторожить меня и разрушить всю конструкцию сна. Но ничего подобного не случилось.
Я знал, что дом не может выглядеть так. Лишь на мгновение я увидел пожелтевшую
мраморную лестницу, выцветший ковер, тусклый свет, падающий сквозь окно на
лестничной площадке. Именно этот вид мне всегда открывался при входе в дом. Но
разница между этим зрелищем и тем великолепием, в которое я окунулся, была
огромной. Я понял, почему это случилось. Похоже, я оказался в одном из тех
снов, которые не существуют изолированно, а являются частями большего целого и
связаны с огромным миром обстоятельств. И поэтому прекрасный золотой дворец, в
который я вошел, был совершенно рационален и обычен. Во сне, надо сказать, я
проник в тайну, я узнал, что произошло и почему. Это все казалось частью
прекрасно знакомого мне положения дел. Я хорошо изучил это положение, не как
человек, удивленный неожиданным огромным богатством и говорящий себе, что его
сон стал явью, а скорее как человек, который наблюдает давно предвиденный им
счастливый финал, в котором он, возможно, тоже сыграл свою роль. Я говорю “счастливый
финал”, так как все вещи вокруг меня наполняли сердце блаженством. Я чувствовал
невыразимую радость. И причины всего этого не были скрыты от меня, я мог
выразить их одним словом. Но когда я проснулся, это слово, хотя и готовое
секунду назад сорваться с губ, тотчас забылось.
Думаю, что все
мои воспоминания в значительной мере связаны с этим словом. Как будто все
таинство и все волшебство событий, в которых я принимал участие, было создано этим
словом и выразилось в нем. Оно было началом и концом всего, краеугольным камнем
и высочайшей вершиной дворца одновременно. Если бы оно исчезло — тогда рухнул
бы весь мир. Конечно, мне вспоминается Утраченное Слово, которое разыскивают франкмасоны.
Вполне возможно, что слово из моих грез связано со смутными воспоминаниями о
масонской легенде.
Я говорил,
что сон был очень ярким. Дело не столько в деталях, сколько в моей необычайной
убежденности после пробуждения: я пережил реальный, поддающийся проверке опыт.
Я помню, что словно присоединился к ритуалу, словно стал свидетелем обряда. Во
сне все казалось нормальным, а после пробуждения — странным и невероятным. Но самое
сильное впечатление на меня произвели не внешние образы, а внутреннее блаженство.
Любопытно, что это блаженство в самой природе своей содержало немало
негативного. Любопытно потому, что многие из нас считают счастье, радость,
благополучие позитивными вещами, основанными на том, что человек получил или чем
он завладел тем или иным способом. Все дело в том, чем владеет человек. Но во
сне мое невыразимое блаженство основывалось не на том, что я получил, а на том,
что я потерял. А потерял я груз жизни. Думаю, немногие из нас понимают, что это
такое. Полагаю, вряд ли можно сказать, что этот груз существует, пока мы его не
потеряем. И кто может рассказать о подобном опыте? Очень немногие, я думаю, да
и то лишь в форме сновидения.
Груз жизни
состоит из бесчисленного множества мелочей. Великие сожаления, ужасные утраты,
тяжелые поражения, раскаяния в грехах — все это и многое другое. Все это
накапливается вместе с теми мелочами, которые мы, кажется, давно позабыли.
Очень мало бывает дней, когда мы не делаем ничего плохого. И мало дней, когда
никто не делает ничего плохого нам. Я думаю, если сказать об этом любому
человеку, то он согласится, но скажет, что у него нет времени думать о
пустяках. Да, такой-то нехорошо посмотрел на него в поезде, сам он был резок с
таким-то, а отбивная, которую он ел на обед, вообще-то оказалась чертовски
жесткой. Ну, у него нет времени думать о таких мелочах. Есть дела поважнее.
Этот человек разумен и абсолютно прав; если бы он поступал иначе, то наверняка
сошел бы с ума. Тем не менее, мудрое пренебрежение мелочами не сводит их на
нет. Они, конечно, исчезают из памяти, из повседневной, практической памяти;
они скрываются гораздо глубже. И каждый день груз становится немного тяжелее,
хотя основную часть составляющих его мелочей мы забываем. Но этот весь
постоянно висит на наших плечах, это — неотъемлемая часть жизни. Мелочи
забываются, и благодаря этому они продолжают существовать. Мы боремся с
большими проблемами, а мелочами пренебрегаем или вычеркиваем их из памяти. А
они и составляют груз жизни.
И во сне именно
этот груз упал с моих плеч, и я мгновенно вознесся из непроглядной тьмы к сияющему
свету, зная только, что тяжелый груз когда-то существовал. Поэтому я и говорю,
что блаженство, которым я наслаждался, было скорее отрицательным. Я помню, что
смутно сознавал: это лишь первая ступень новой жизни и впереди меня ожидают другие,
более значительные удовольствия.
А потом я
проснулся и из поразительного сна перенесся в наш обыденный мир, который я, подобно
большинству людей, считал довольно сносным и даже зачастую дарующим радость. Я
проснулся в отчаянии, я чувствовал себя человеком, которого во второй раз изгнали
из Рая. Я забыл Сокровенное Слово, золотой мир рассыпался в прах. И, как уже
отмечалось, я не мог убедить себя, что это отдельный сон. Он казался скорее
кульминацией долгой череды снов, не одинаковых, возможно, но имеющих один
источник.
2
Миссис
Джолли, владелица дома 29 на Лэйберн-Стрит сожалела, что вызвала полицию.
Мебель больше не ломали — о порванной тетради Хиллера она ничего не знала — и в
доме воцарился прежний покой. Она не доверяла полиции и была уверена, что если
бы полицейские вообще не приходили, не вынюхивали, не совали всюду свои носы и
не несли всякую чушь, ничего бы не изменилось. Они не смогли узнать, кто
устроил погром. Не сказали, как ей вернуть деньги, потраченные на новые вещи
для комнаты мистера Зерни, ничего не сказали о прекрасном зеркале тетушки Бесси,
которое стоило несколько фунтов. Даже имея такие деньги, сейчас вряд ли можно было
бы купить что-то подобное; таких вещей уже не делают… А все, что могли полицейские
— слоняться вокруг и задавать бесстыдные вопросы по поводу ее дочери, намекать
на разные разности да городить ерунду. Конечно, все — сплошное вранье; девочка
просто стояла в кухне, у самого стола. «Припадки, надо же! Я покажу им
припадки! Посмотрим, как им это понравится» — так закончила свои рассуждения
миссис Джолли; последние слова она произнесла громко, как «Per omnia sæcula saculorum. Amen»*.
А между тем инспектор
не отставал. Он твердо решил, что девочка так или иначе связана со всеми происшествиями
в доме. Он точно не знал, как она это сделала. Он отверг алиби, о котором рассказывала
миссис Джолли, подумав, что хозяйка дома — из тех женщин, которые готовы
сказать что угодно, если дочери угрожают неприятности. Он вспомнил слова своего
начальника о том, что было бы хорошо запереть всех девушек от 15 до 20 лет
где-нибудь, чтобы у полиции поубавилось забот. Однако он прикинул, что пока нет
возможности предпринять какие-либо действия. Через месяц с небольшим до него
дошли некие смутные слухи, и инспектор посчитал, что дом миссис Джолли снова
достоин его внимания.
Было что-то
вроде предостережения о надвигающихся неприятностях; правда, не очень понятно,
могла ли миссис Джолли так воспринять случившееся. Закупаясь на рынке, она
встретила знакомую — миссис Тид с Бейкер-Стрит. Они немного поговорили о хозяйственных
делах, о капусте и рыбе, а затем миссис Тид заметила:
— Я всегда
говорила: как хорошо, когда вокруг хорошие люди. Мы с вами прекрасно знаем, что
сдавать комнаты не так уж и чудесно; уверена, приходится много работать. Если
жильцы хорошие, то проблем нет. Хотя это можно сравнить со свечой, зажженной с
двух сторон. Вот ваш мистер Питл. Большую часть ночи не спит, а под утро выходит
самым первым. Так-то: что для одного лекарство, для другого — яд, как
говаривала моя бабуля. Ну что ж, мне еще надо купить кролика и идти домой, до
свидания, миссис Джолли. Что-то жарко сегодня.
Миссис Джолли
выслушала все это молча; она недоумевала и пыталась отыскать смысл там, где
никакого смысла не было. Она не имела понятия, о чем говорила миссис Тид.
«Свеча, зажженная с двух сторон?» И кто ее зажег? Действительно, пару раз
мистер Зерни и другой молодой человек с верхнего этажа ходили в танцевальный
зал и возвращались домой поздно. Но за последние полгода это случалось раза
три, а в последние полтора месяца подобного вообще не бывало, это она знала
точно. Оба они — очень хорошие ребята. Приходили домой, приносили ей еды для
готовки, иногда банку лосося, уходили после ужина пропустить по кружечке пива в
«Пере», по возвращении всегда желали доброй ночи. И потом — ни звука до семи
утра. О чем вообще думает миссис Тид? А что касается мистера Питла и его часов
работы, так она, наверное, вообще сошла с ума. До того как его стал беспокоить
сильный кашель прошлой зимой, он преподавал в воскресной баптистской школе при
часовне Барнсбери. А мистер Хиллер был тише воды ниже травы, носа от книг не
отрывал. Обдумав все это, миссис Джолли пошла домой, преисполненная негодования.
Она все пыталась постичь смысл услышанного, но не могла и только удивлялась, о
чем вообще эта женщина думала. А инспектор Мартин продолжал интересоваться миссис
Джолли и ее жильцами.
Человек,
снимавший комнату в доме напротив, работал в техническом отделе одной газеты и
обычно возвращался с работы около трех часов ночи. И он был крайне удивлен тем,
что несколько раз видел на Лэйберн-Стрит. Он утверждал, что дом номер 29
блистал ярчайшим светом, самым ярким, что он когда-либо видел. Его спрашивали,
были ли задернуты шторы. Он не смог ответить, так как не обратил внимания. Он
мог только сказать, что все сияло, и он не подумал ни о каких шторах. И в окнах
он никого не видел и не знал, были ли внутри люди. Он считал, что ослеплен
светом и ничего не мог разглядеть. И эта история, сильно приукрашенная,
разошлась по кварталу во множестве вариантов. Миссис Тид, как можно
предположить, слышала, что у миссис Джолли в доме каждую ночь устраивают
гулянки. «Веселая компашка, не иначе», — говорили люди, которые придерживались
этой точки зрения. Но высказывались мнения и похуже. Говорили о клубах, даже о
ночных клубах с азартными играми, алкоголем и учительницами танцев (здесь
обычно начинались смешки), о виски в кофейных чашках и, что хуже всего, об
изобилии шаманского. Миссис Джолли во время походов за покупками все сильнее подозревала:
что-то не так. Она замечала, что перешептывания прекращались при ее приближении.
Она не раз слышала: «Вот она, эта миссис Джолли», когда проходила мимо.
Продавцы принимали ее заказы с усиленным вниманием. Некоторые ее подруги
заинтересованно улыбались, другие осуждающе хмурились — это озадачивало ее и
выводило из себя. Миссис Джолли, как и Хиллер, задавалась вопросом, не снится
ли ей все происходящее.
И наконец,
когда миссис Джолли была уже на пределе раздражения, зашел инспектор Мартин со
своими осторожными расспросами. Конечно, рассказы о ночном клубе привлекли его
внимание. За несколько недель они обрели целостность и определенную логику.
Народное воображение поработало на славу, детали, которые поначалу казались
туманными, теперь стали четкими и не вызывающими сомнений. Азартные игры уступили
место алкоголю и еще худшим порокам. Сначала инспектор сомневался.
— У дома
должно быть полно машин и такси, — сказал он своему разговорчивому информатору.
— Дежурный полицейский передал бы мне, если бы там творилось что-то подобное.
— Нет,
конечно, они слишком проворны. Кто-то останавливается за углом на
Теобальдз-Роуд, кто-то приходит прямо с Кингз-Кросс-Стейшн, понимаете? Может, некоторые останавливаются на Актон-Стрит, другие на
Ллойдз-Сквер, а третьи у госпиталя на Грэйз-Инн-Роуд, вот как у них все получается.
А вдобавок они не прочь и прогуляться.
Инспектор и прежде
слышал о подобных уловках. Он решил: что-то в этом есть. Но оставались и
сомнения. Миссис Джолли сдавала комнаты много лет, на нее и на ее жильцов у
полиции ничего не было. Инспектор всех проверил сразу после погрома. Тем не
менее, он начал осторожно прощупывать почву. К удивлению инспектора, миссис
Джолли, уже пришедшая в ярость, обратилась к нему и рассказала свою историю. О
слухах и перешептываниях на рынке, о сошедшей с ума миссис Тид, о кивках,
улыбках и намеках. Рассказ был довольно скомканным, но домовладелица
действительно разозлилась и грозилась отправить всех в суд, если будут
продолжаться подобные злые шутки. Офицер продолжил свои изыскания, приведшие
его на зыбкую почву домыслов и противоречий, но не давшие никаких новых фактов.
Ибо механика отправили в командировку в Ньюкастл-на-Тайне, а никто больше
яркого света на Лэйберн-Стрит не видел. И весь карточный домик, основанный на рассказах
этого человека, рассыпался и сгинул в тумане.
3
«Не так
давно, возможно, пару лет назад», — говорил выдающийся специалист-невролог, — «мне
довелось столкнуться с довольно странным случаем. Пациент был напуган и он
направился к ближайшему специалисту, вывеску которого увидел в соседнем квартале.
Мистер П. отправил его ко мне, и он явился — надо заметить, в очень тяжелом
состоянии. Особенно странными казались его глаза. Я сначала заподозрил, что он принимает
опиум, но он сообщил, что никогда не пользовался никакими снотворными, и я ему
поверил. И вот он рассказал мне историю. Он клал угли в огонь или занимался
каким-то другим, столь же обычным делом — и вдруг почувствовал, по его словам, что
бредит; в его сознании возникали абсолютно бессвязные, бессмысленные фразы. Он
говорил сам с собой, не понимая — то ли он грезит, то ли цитирует книгу,
которой никогда не читал. Пациенту казалось, что он не уверен, кто он, где он и
что он там делает. Насколько мне удалось понять, в
течение часа он сомневался, что находится в мире живых.
Я попросил
его поподробнее рассказать, кто он, чем занимается и как проводит время. Ну, почти
сразу выяснилось, что он прожил двадцать или более лет в каком-то странном
уголке Лондона, о котором никто даже не слышал и в котором никто не бывал; это
место находилось где-то на севере, около Грейз-Инн-Роуд или Кингз-Кросс-Роуд. Он
снимал две комнаты в уютном доме, два раза в день говорил “спасибо” своей
хозяйке и где-то раз в неделю говорил “добрый вечер” своему соседу. Не имея друзей,
он почти никуда не ходил, кроме читального зала Британского Музея, где
занимался изучением какой-то фольклорной темы. Это был явный случай клаустрофобии.
Пациент замкнулся в себе, живя один, никогда ни с кем не разговаривая, избегая
общества своих ближних, боясь самой мысли о встречах с другими людьми. И в результате
он сам довел себя до ужасного состояния. Я думаю, что всего через несколько
недель он мог бы утратить память и позабыть себя; он просто бродил бы по
улицам, не помня, кто он и где живет, или покончил бы жизнь самоубийством. В
главе “Пиквика”, посвященной Иннам и проживающим там людям, содержится немало
здравых рассуждений на эту тему.
Я рассказал
эту моему пациенту и объяснил, что он должен сменить обстановку: поехать к морю,
остановиться где-нибудь, где он сможет встречаться с людьми и почаще с ними
беседовать, читать газеты, интересоваться окружающим миром и так далее, и так
далее. Я предупредил пациента: если он не изменит своих привычек, то очень
скоро начнет страдать от галлюцинаций. По правде сказать, я не думал, что болезнь
может принять такую форму; но я решил, что следует немного напугать его. Во
всяком случае, потом я узнал, что пациент прислушался к моему совету и поехал к
морю; по его словам, он почувствовал себя гораздо лучше — просто замечательно.
— И я теперь чувствую
себя совсем хорошо, — сказал он мне при следующей встрече. — Но....
Это было весьма
существенное «но...». Впервые я встретился с этим человеком в конце мая. Он
пришел ко мне снова в начале октября того же года. Прежде чем выслушать все,
что хотел сказать пациент, я жестом остановил его и провел обычный осмотр, предложив
стандартные тесты. Он был прав, когда утверждал, что чувствует себя хорошо; он
и в самом деле чувствовал себя хорошо. Все показатели в норме — вполне прилично
для человека, разменявшего шестой десяток. Но этот человек боялся собственной
жизни. Из-за чего? Он страдал от заблуждения; и это было самое необычное
заблуждение, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться. Его заблуждение
заключалось в том, что он думал, будто сошел с ума.
— Знаете, — сказал
он, — вы, помнится, предупреждали меня, что если я не приму мер, то начну
видеть разные вещи.
И затем он
мне начал рассказывать об этом; но я остановил его почти сразу же, пока он не
успел зайти слишком далеко. Я понимал, что в его случае было действительно
нечто уникальное и особенное; по крайней мере, так мне подсказывал опыт. Это
было поздним утром, и мне через полчаса предстояла очень важная консультация, а
я хотел тщательно разобраться в этом случае, не беспокоясь о времени. Моя жена в
тот вечер собиралась на какое-то шоу с подругами; поэтому я спросил пациента, не
будет ли он возражать если мы перенесем разговор на послеобеденное время, чтобы
удобнее было побеседовать. Я хотел его приободрить; я сказал, что нет причин
для беспокойства.
— Нет причин?
— повторил он. — Вы и вправду так думаете?
Вечером я
услышал всю историю от начала и до конца. Я усадил его в удобное кресло; он
курил трубку и потягивал виски с содовой, как будто от души наслаждаясь этим. Тогда
я понял, что его проблема не имела ничего общего с алкоголем. Алкоголик не
потягивает виски с содовой так, как будто он наслаждается напитком. Он относится
к выпивке так, как люди относятся к невкусному лекарству — он дрожит, гримасничает
и нервничает, когда видит виски.
Все началось
с того момента, когда мой пациент остановился в приморском городе в Уэльсе; туда
он прибыл по моему совету. Он сказал, что был очень доволен. Он каждый день читал
газеты, как я и говорил ему, и в нем проснулся такой интерес жизни, что он даже
прочитал светские сплетни на “Дамской странице”. Он беседовал с постояльцами в
отеле и пытался играть с их детьми на пляже; он следовал всем моим указаниям,
как истинный британец. С каждый днем он чувствовал себя все лучше; после двух
или трех недель лечения он ощутил, что может немного расслабиться. Понимаете, я
совсем не думал, что он станет по-настоящему общительным человеком. Он показался
мне своеобразным субъектом, у которого может быть несколько близких друзей
(впрочем, в данном случае их не было), но для которого случайные знакомства и
светские беседы навсегда останутся проблемой. В общем, он решил, что был
хорошим мальчиком и теперь мог позволить себе отдых между завтраком и обедом;
он начал по утрам бродить по дюнам в одиночестве, и наконец отыскал нечто вроде
природного амфитеатра, уютное, поросшее зеленью место, где он мог сидеть,
курить и наслаждаться жизнью.
— И тогда
начались проблемы, — сказал мой пациент.
Он каялся в
самонадеянности и неподчинении моим приказам, как он выразился. Он был совершенно
уверен, что если бы придерживался инструкций и все время оставался с людьми — ничего
плохого не случилось бы. Вскоре он обнаружил, по его словам, что дурные знаки
вернулись — для этого потребовалось лишь несколько часов одиноких прогулок. У
него начались галлюцинации. Он поверил, по его словам, что люди в отеле стали недружелюбными.
Мой пациент был уверен, что другие постояльцы шептались о нем за его спиной.
Они очень странно смотрели на него и удалялись, когда он подходил поближе ним.
Постояльцы
шпионили за ним, когда он сидел в своей любимой лощине среди дюн. Один из них
спросил, почему он не приводит своего друга в отель. И наконец все отвернулись
от него, а администратор попросил его уехать, заявив, что другие гости обвиняли
его в том, что он прячет убийцу. Мой пациент покинул отель и поселился в городе.
И затем, в один прекрасный день, когда он вернулся на свое излюбленное место, к
зеленому кругу, вся банда набросилась на него; его схватили и держали, пытаясь
отыскать человека, которого не было и который, по утверждениям нападавших,
стоял рядом лишь мгновением раньше.
После этого мой
пациент снова вернулся в город, чувствуя себя, естественно, совершенно разбитым.
Он заверил меня, что был абсолютно убежден: все происходило именно так, как он
мне рассказал.
— Пару раз, —
сказал он, — у меня случались ужасные приступы. Я вспомнил, как вы говорили о
состоянии моих нервов, вспомнил, как вы намекали: все может обернуться намного
хуже, если я не буду за собой следить. Я спросил себя: “А ты вполне уверен, что
все это произошло на самом деле?” Но я был вполне в этом уверен, настолько
уверен, что совсем успокоился. Я решил, что по какой-то неведомой причине эти
люди в отеле невзлюбили меня, и что они устроили жестокий розыгрыш, чтобы выжить
меня оттуда. Я пытался вспомнить, что я такое сделал, как я мог оскорбить их. Тогда
я вспомнил, что сказал какие-то слова, и в самом деле разозлившие старого генерала.
Я не имел намерения кого-либо оскорбить; в самом деле, я пытался сделать комплимент
его дочери, но потом я понял, что изрядно испортил дело. Вообще-то генерал
сразу разозлился, и я немедленно принес извинения. Я думал, что прощен, но
потом пришел к выводу, что старик продолжает злиться. Придя к такому выводу, я
успокоился.
— А сейчас, —
спросил я, — вы думаете, что все случившееся — просто галлюцинация?
— Совершенно уверен,
как ни стыдно мне в этом признаваться, — ответил он.
Потом он
продолжил свою историю. Она, конечно, оказалась очень странной. Понимаете, он
все время боролся, пытаясь удержаться от возвращения к тому нелепому образу
жизни, который он вел, пока я не предупредил о последствиях. Он совершал
довольно много прогулок, подчиняясь моим советам; ходил по Лондону, ездил на
автобусах, не работал по утрам. И он почти болезненно опасался того, что может
возникнуть хотя бы подозрение на какую-то болезнь. Когда он погрузился в фантазии,
далекие от реальной жизни, он взял себя в руки и начал усердно читать ежедневные
газеты. Все шло очень хорошо; но я не могу не вспоминать, что он интересовался
самым неподходящим предметом — психологическими основами некоторых фольклорных
легенд. Я сказал ему, что Королева Фей — на ней он был буквально помешан — вызывала
скорее патологический, чем психологический интерес; и, кстати, по моему мнению,
все легенды такого рода представляют причудливые и запутанные описания случаев
гиперестезии*. Тем не менее, у многих людей совершенно безумные хобби, а во
всем остальном они остаются вполне нормальными; именно так я относился к моему
пациенту. А с ним случались странные вещи. Он провел в Лондоне совсем немного
времени, когда во время утренней прогулки оказался на какой-то Богом забытой
маленькой площади неподалеку от его квартиры; он сел на одну из скамеек, чтобы покурить
и подумать в тишине. На другой скамейке сидели двое стариков, и пациент тотчас
заметил, что один из них глядел на него очень странно — будто он видел что-то пугающее,
как выразился пациент. Он отвернулся, посмотрел на дома, окружавшие площадь, на
уютные палисадники перед домами… Но когда он взглянул на противоположную скамейку,
то обнаружил, что старик не сводит с него глаз, в которых застыл страх:
— Он смотрел
не совсем на меня, а на того, кто якобы сидел рядом со мной. Он выглядел таким
напуганным, что мне и самому стало страшно. Другой старик попыхивал трубкой и
казался веселым, насколько это возможно; но я встал и ушел, чувствуя себя
немного сконфуженным. Тогда меня поразило, что первый старик, пожалуй, малость
нездоров, а второй — это друг, который ухаживает за ним. И я выбросил тот случай
из головы.
Затем мой
пациент продолжил рассказ об уничтожении вещей в доме, где он проживал. Большое
зеркало над камином в его гостиной, несколько стульев и посуда на верхнем этаже,
записная книжка, которую он оставил на своем столе — все было разбито, сломано,
разорвано в считанные минуты. А потом последовал длинный список поломок и
повреждений, которые происходили, когда он бывал в разных местах: в трактире,
на улице, в конторе. Я сказал ему, что это всего лишь совпадения. Лондон огромен;
бывает, что заборы падают, вещи ломаются, лестницы рушатся — так я объяснил некоторые
из его злоключений. Пациент ответил, что именно так он и рассуждал; он не собирался
признавать, будто случилось что-то странное, будто ему стоит беспокоиться о
происшедшем. Он сказал, что он сочинил историю о какой-то женщине, поссорившейся
с хозяйкой, чтобы объяснить случаи со сломанной мебелью и разорванной записной
книжкой.
— Что ж, — сказал
я, — это звучит весьма правдоподобно, как мне кажется. Единственный совет, который
я могу вам дать — сменить квартиру. Мне сказали, что в Кенсингтоне очень уютно.
Он усмехнулся,
услышав этот намек; и так все разъяснилось. Пациент был убежден, что в его
истории от начала до конца нет ни слова правды. Он верил, что страдает от
галлюцинаций; что на самом деле ничего из рассказанного не случалось, что
курьезный случай на приморском курорте был воображаемым, а в доме ничего не ломалось
и не билось — ни в его комнатах, ни в других. Я напомнил ему о разорванном
блокноте.
— У вас по
крайней мере есть доказательства, — отметил я. — Вы ведь говорили, что собрали разорванные
клочки и вклеили их в новый блокнот.
Но у него уже
был готов ответ. Вне всякого сомнения, он сам разорвал блокнот на куски сам, а
затем забыл об этом.
Мой интерес к
пациенту чрезвычайно усилился. Было в нем что-то исключительное. Параноик очень
редко настаивает на своем безумии. Как правило, параноики совершенно уверены,
что их невероятные фантазии — это неопровержимые факты. Человек, у которого
несколько сотен тысяч фунтов, решительно уверен, что он назавтра окажется в
работном доме. Вы показываете ему банковскую книжку с огромными цифрами. Но
ничего не выходит. Конечно, банк участвует в заговоре
или есть огромные долги, о которых никто ничего не знает. Такой человек твердо
знает, что он нищий, а цифры в банковской книжке являются частью заговора, хотя
на самом деле он вложил в банк огромную сумму денег. А сидевший передо мной пациент
настаивал, что все события, которые он считал реальными, на самом деле
порождены расстроенным воображением. Я решил уладить дело с помощью очень
простого теста. Я выяснил у него даты, имена и адреса и все записал.
— Итак, — сказал
я, — уверен, что есть надежда на благоприятный исход. Я почти уверен, что лечение
поможет. Поезжайте в Брайтон на пару недель, а 17 октября вечером приходите ко мне
на прием.
Я решил
провести задуманную проверку. Так получилось, что мне был хорошо знаком
приморский курорт, где пациент останавливался в начале лета; я когда-то снимал
номер в том же отеле. Я написал администратору и изложил ему ту историю,
которую поведал пациент. Я попросил его предоставить сведения (разумеется, конфиденциально)
о подобных происшествиях; мне хотелось узнать, случалось ли в отеле нечто
подобное. В ответном письме администратор подтвердил практически все обстоятельства
истории. По его сообщению, некоторые постояльцы утверждали, будто видели моего
пациента в неком месте в Берроузе, в компании ужасного мужчины, которого, по их
уверениям, из-за убийства в Тай Кэптен разыскивала полиция.
Это во-первых.
Затем я продолжил расследование, занявшись происшествиями на квартире. Там
история пациента снова подтвердилась — все детали совпали, вплоть до разорванного
блокнота. Дочь хозяйки вспомнила, что ковер был усеян исписанными бумажками, когда
она принесла джентльмену чайные принадлежности. Далее, пациент рассказывал мне,
что во время его визита к поверенному, клерк в соседней комнате попытался
достать какие-то бумаги и упал. Это была чистая правда. Я повидал клерка, который
все еще слегка хромал, и встретился с поверенным. Этого оказалось достаточно. Исключительно
необычный случай; абсолютная противоположность того, с чем я привык иметь дело.
Многие нездоровые люди верят, что их преследуют, хотя ничего подобного не
происходит; этого человека преследовали, но он уверял, что все происходящее — галлюцинация;
другими словами, он верил, что сошел с ума. А он был так же здоров, как я. Или
нет? Я недоумевал. Мы говорим, что человек безумен, если он видит в саду
корову, которой там нет. А что же можно сказать о человеке, который видит в
саду корову, которая там есть, но утверждает, что ее нет, что это порождение
его больного мозга? Теоретически такое возможно; но подобные случаи настолько
редки, что я не думаю, будто можно придти к каким-то общим выводам. Во всяком
случае, я занимался конкретным случаем и был уверен, что способен распутать те сети,
в которых запутался мой пациент.
Он пришел на
назначенную встречу. Я рассказал ему обо всем, что сделал. Я изложил все факты
честно и беспристрастно. Я продемонстрировал: во всех случаях, о которых он мне
рассказал, его отчеты оказались правдивыми и достоверными. Конечно, меня охватили
странные сомнения. И я сказал:
— Давайте
рассмотрим основной случай. Вы сказали, что люди в гостинице вас демонстративно
избегали. Что ж, это чистая правда. Все работники отеля это заметили. Вы
сказали, что администратор попросил вас покинуть отель. Все так и было. Вот его
письмо. Вы сказали, что на вас напали, когда вы сидели на своем любимом месте в
дюнах — Берроуз, кажется, так они называются. Взгляните на последнюю фразу: “какая-то
драка в Берроузе”. И что вы теперь скажете?
Я рассчитывал,
что он теперь успокоится. Ничего подобного не произошло. Пациент выглядел
озадаченным. Некоторое время он просто молчал. Он сверлил взглядом ковер и,
казалось, что-то взвешивал в уме, погруженный в недоумение. Наконец пациент
заговорил; когда он взглянул меня, на его лице выразился ужас.
— Если вы
правы… — сказал он; слова звучали неразборчиво: — Если вы правы, тогда кто тот
ужасный ребенок, который следует за мной, куда бы я ни пошел?
И история получила
продолжение. За три недели или за месяц до второго визита ко мне пациент, по
его словам, смутно подозревал, что за ним следили. Он не мог выразиться точнее.
Он чувствовал, что за ним следили; кто-то постоянно находился рядом, но никогда
не попадал в поле зрения. Пациент был уверен: стоит только повернуть голову — и
он увидит наблюдателя, как он его называл. И тогда мой пациент снова сказал
себе: “Это просто фантазия; проблемы с печенью, или, возможно, со зрением. Конечно,
там никого нет”. Наконец, он повернулся, но никого не было. И все-таки его не
оставляло чувство, будто за ним наблюдают, не постоянно, но время от времени. Иногда
на прогулке он внезапно чувствовал: кто-то “присутствует”, идет по другой
стороне улицы, чуть приотстав, и пристально наблюдает за ним. Когда пациент находился
в комнате, читал или писал за столом, он подчас обнаруживал, что за ним следят;
он чувствовал потребность заглянуть под софу или передвинуть кресло, чтобы удостовериться,
что комната пуста и там, кроме него, никого нет. А через пять минут ощущение
возвращалось; он снова верил, будто «здесь кто-то есть». Однажды он прокрался
по комнате на цыпочках, с грохотом распахнул дверь и выскочил в коридор; естественно,
там никого не оказалось. У него все еще оставалось чувство, что за ним
наблюдают — но через мгновение оно исчезло. Решив, что начались проблемы с печенью,
он попробовал лечиться — но лекарства не помогли. Ощущение присутствия
невидимого наблюдателя сохранялось, иногда оно длилось всего мгновение, иногда
приступы продолжались очень долго. Однажды, по его словам, он вытащил ключ и вставил
его в замочную скважину входной двери — и тут им овладело убеждение, что кто-то
стоял прямо за спиной. Мой пациент мгновенно развернулся. Как обычный
результат, он никого не увидел. В другой раз он отправился куда-то на окраину и
пошел по проселку в Хертфордшире*, его поразила мысль, что преследователь наблюдает
за ним, пробираясь с другой стороны зеленой изгороди. Пациент решил, что на сей
раз сможет поймать этого парня. У первого же перелаза он прыгнул, выскочил за
изгородь — и никого не обнаружил. Потом он собрался с мыслями и обругал себя за
глупость. Конечно, на другой стороне изгороди никого не было. Он просто
нездоров. Если бы он был женщиной, такое состояние назвали бы истерикой. Потом он
прошел десять миль, по четыре мили в час, вернулся домой и уснул как убитый — и
проснувшись в начале четвертого утра, стал обыскивать гардероб.
Это
продолжалось в течение десяти дней. Мужчина волновался, но по-прежнему
придерживался мнения, что все дело в каком-то физическом недомогании. А потом однажды, уныло блуждая по улицам, он вдруг
почувствовал, по его словам, что все стало нормально, как будто с его спины
сняли тяжелый рюкзак. Он чувствовал, что должен сделать что-то праздничное: выпить
побольше или пойти в Британский Музей и с кем-нибудь поговорить. Пребывая в таких
раздумьях, он заметил очень страшного мальчика, стоявшего у фонарного столба на
другой стороне дороги, и усмехнулся, подумав: “Какое уродливое существо; у него
лицо дряхлого карлика”. И мой пациент направился дальше — в трактир или читальный
зал, не знаю, куда именно. Когда мужчина шел по крутой улице, которая вела к
его дому, он снова увидел ребенка-карлика. Тот на сей раз стоял посреди дороги
с той же злобной усмешкой на лице. Моему пациенту не понравился этот субъект;
он предположил, что карлик обитает где-то поблизости, и перестал думать о нем.
На следующий день, бродя по Кью-Гарденз и свернув на аллею рододендронов, он услышал
шорох; все тот же чертенок смотрел на него из зарослей рододендрона. Мой пациент
ничего не понял. Потом он возвращался домой на автобусе и, глядя по сторонам,
отыскивал старый Инн, который он много лет назад видел на лондонской стороне
Тарнхэм-Грин. И все тот же маленький кошмар посмотрел на него из открытого окна
под крышей одного из домов. Мой пациент подумал о том, чтобы остановить автобус
и дойти до этого дома пешком — на первом этаже размещалась лавка бакалейщика — и
предупредить людей, сообщив, что на верхнем этаже подвергается опасности маленький
мальчик, стоящий у открытого окна на чердаке. Но моему пациенту помешало то,
что он назвал холодным трепетом сердца. Он начал бояться того, что сможет
разгадать головоломку. Неделю после этого проблем не возникало. Потом, однажды
утром, поднявшись, он увидел отвратительную маленькую фигурку у своей двери. Казалось,
существо отворило дверь. Потом он вышло, и дверь захлопнулась. Мой пациент
закричал от ужаса, и квартирная хозяйка поднялась по лестнице и вошла к нему в комнату.
Мужчина спросил ее, стараясь говорить как можно спокойнее, кто этот ужасный мальчик
и что он делал в его комнате. На ее лице выразилось недоумение и беспокойство. Она
пробормотала что-то о сыне своей сестры, который, как они опасались, был не
вполне нормален, и пообещала не пускать ребенка наверх. Постоялец не поверил ни
единому слову; немного времени спустя он окончательно сдался и пришел к выводу,
что ненавистный посетитель был всего лишь очередной галлюцинацией, подобной
тем, от которых он страдал все лето. И потом пациент явился ко мне.
Я выслушал
окончание его истории. Я зашел в тупик. Действительно, казалось, что этот
последний эпизод — просто болезненная фантазия. Я спросил, возникали ли
какие-то проблемы во время поездки в Брайтон. Пациент сказал, что ему
показалось, будто кто-то стоял на платформе, когда он выходил из поезда; а
больше никаких трудностей не было.
— Но, — добавил
он, — я оглянулся, когда звонил сегодня в вашу дверь; он уходил в сторону Кавендиш-Cквер*.
Мужчина был
подавлен и угнетен. Я постарался его немного приободрить. Я сказал, что это
уникальный случай — что было чистой правдой; потом я добавил, что верю в
благоприятный исход. Здесь, впрочем, было больше надежды, чем уверенности; но я
указал, что в Брайтоне проблем не возникало, и отметил, что продолжительное
морское путешествие, скорее всего, поможет избавиться от болезни раз и навсегда.
Я предложил ему придти на прием через неделю. Как только пациент удалился, я
написал его квартирной хозяйке. Я сообщил ей не очень много. В письме
говорилось, что ее постоялец, мой пациент, страдает от нервной депрессии, что я
надеюсь отправить его в морское путешествие; я попросил ее присматривать за
своим маленьким племянником и держать его как можно дальше от постояльца в
течение недели-другой. Она ответила, что ее единственный племянник — мужчина
тридцати лет, работающий плотником в “Девайсе”; что она выдумала эту историю,
пытаясь успокоить джентльмена, но она боялась, что пошел по дурной дорожке и
дела его плохи. Пациент не явился на прием, и я в тот же вечер отправился к нему.
Он ушел из дома накануне, взяв с собой коричневый бумажный пакет, больше
похожий на почтовую посылку, чем на багаж. Он оставил на столе записку для
хозяйки. В ней вместо уведомления лежали деньги — месячная плата за квартиру.
Хорошо известная фирма забрала на сохранение его книги, а домовладелица
сохранила одежду. Джентльмен сообщил, что собирается за границу для поправки
здоровья.
Больше я его
не видел. Но я вроде бы слышал, что он живет где-то на Ближнем Востоке; и как я
понимаю, чувствует себя очень хорошо. Странный случай, как я уже заметил».
Комментариев нет:
Отправить комментарий