Артур Мэйчен. Зеленый круг. Глава II

1

Хиллер был не намерен возвращаться в прежнее состояние, снова погружаться в исследования и размышления. Он решил впредь проявлять осторожность и получше следить за собой. Он будет уделять работе вечер и, возможно, часть ночи; утром он смешается с толпой людей и начнет исследовать бесконечный мир Лондона – это истинно научная задача, подлинный смысл жизни. Не в силах больше оставаться дома, словно освобожденный из заключения в четырех стенах, он начал открывать для себя такие странные районы, в которые можно было попасть, лишь потратив несколько пенсов на омнибус. Нет, даже просто повернуть за угол, или избрать какой-то новый маршрут – этого вполне достаточно, чтобы открыть новые места; и Хиллеру вспомнилась одна старая сказка, к которой то и дело возвращались его мысли — история о человеке, который, пройдя сто раз по одной и той улице, видит дверь, прежде незаметную, открывает ее и попадает в мир чудес и странностей, в мир, который постоянно находился рядом, но не привлекал внимания прежде. Во время одного из таких путешествий по морю лондонских улиц Хиллер в погожий день пришел на маленькую площадь — зеленый оазис в самом сердце пыльного и унылого квартала. Шум Кингс-Кросс слышался совсем рядом, до трамвайных путей было почитай что рукой подать, и облако уныния, как туман, окутало прилегающие улицы. Но Белмор-сквер жил совсем другой жизнью. Здесь располагалось два маленьких двухэтажных дома, стены которых оплетали виноградные лозы и смоковницы, словно перенося наблюдателя из Лондона в сердце Сирии; и в каждом из маленьких домов был свой маленький садик, окруженный стенами выцветшей зелени и вполне уместными цветами, высаженными вдоль проселочной дороги. В центре площади царила зелень, городское однообразие нарушали невесть откуда взявшиеся ясень, вяз, береза и граб; в тени стояло несколько скамеек, которые в солнечные дни занимали старики. Хиллер свернул туда, куда он никогда не сворачивал прежде — и окинул взглядом уютную зеленую площадь, явно восхищаясь увиденным. Он пересек Белмор-сквер, подивился, какое счастье и спокойствие может даровать это укромное место, присел на полчаса покурить в тени ветвей, а потом продолжил свой путь. Прошло пять минут после его ухода, когда двое пожилых мужчин, которые сидели на скамье в северном конце площади, завели разговор:

— Это был странный парень, — сказал старый Том Брайс.

— И кто это был? — спросил старый Сэм Симмонс.

— Ну, тот, кто сидел напротив и только что ушел.

— Тот, кто был в серой одежде? Я в нем ничего странного не заметил. Вполне приличный человек; с виду школьный директор.

— Я имею в виду не его. Я имею в виду маленького парня, сидевшего рядом с ним.

— Я и не видел, что с ним кто-то сидел.

— Конечно, ты видел; как же иначе?

— Ну, я его не видел.

— Ты хочешь сказать, что сидел рядом со мной, у самого моего локтя, и не видел того маленького парня, сидевшего на скамейке вот там, совсем не далеко, всего в сорока футах от места, где мы сейчас? Не говори ерунды, Сэм.

— Сам не говори ерунды. Там сидел какой-то серьезный джентльмен, вроде школьного учителя, или, можно сказать, человека, который ушел на покой; или клерка, у которого скопилось немного денег. Я видел, на нем был приличный серый костюм. Он сидел там, курил трубку и казался довольным собой. И это был единственный человек, которого мы одновременно могли видеть, раз уж на то пошло.

Мистер Брайс, вытаращив глаза, уставился на своего старого друга, рассерженный и удивленный. Он выругался и продолжил спор:

— Ну, а ты уверен, что мы имеем в виду одно и то же место? Я имею в виду ту скамейку, там, напротив, под деревом с остроконечными листьями. И на спинке скамьи слева есть метки, сделанные мелом. Ты видишь, о чем я говорю?

— Да, так же ясно, как вижу сейчас тебя. У меня глаза на месте. К чему ты ведешь?

— Я тебе объясню. На этой скамейке не менее десяти минут назад сидели двое мужчин.

— Я же говорю, там был один мужчина, и никого больше.

— Их было двое, повторяю тебе. Там спокойный джентльмен в сером костюме, про которого ты трещишь; и был другой маленький мужчина, сидевший рядом, на расстоянии фута или ближе. Фут или, возможно, полтора фута. Но не два.

— Выходит, там был еще один человек? И что это за человек, раз ты его видел?

— Ну, это забавно, — сказал Брайс, успокоенный тем, что он посчитал согласием старого Сэма. Он задумался.

— Интересно, — продолжил он, поразмыслив. — Я видел его, повторяю, так же ясно, как вижу тебя. Но если ты спросишь, на кого он был похож...

— Конечно, я спрошу. Он был необычный, не так ли?

— Я видел его очень ясно. В этом нет сомнений. Но есть некоторые люди... ну, ты знаешь, вроде бы ты их видишь, но трудно сказать, как они выглядят. Понимаешь меня? Ну, вот Гарри Джексон. Ты знаешь Гарри Джексона с Каледониан-роуд? По соседству с кофейней Пуллера?

— Неважно. Я знаю его. Я хочу услышать о том парне, которого ты увидел на скамье напротив.

— Ну, это трудно объяснить. Не так-то легко. Ты знаешь «Приват бар» в Белморе? Но не думаю, что ты сможешь в нескольких словах его описать, чтобы его узнал и человек, там ни разу не бывавший.

— Если ты видел того человека, ты можешь мне сказать, что именно видел. Вот как оно выходит.

Старый мистер Брайс разволновался. Он потряс белой бородой. Он попытался заговорить, но изо рта у него вырывались лишь отрывочные бессмысленные звуки. Наконец он произнес:

— Я его видел, клянусь, в нем было что-то не так, и черт меня побери, если смогу еще что-то сказать.

Сэм Симмонс взглянул на своего старого друга с некоторым опасением.

— Пойдем, — сказал он. — Через минуту дети выбегут из школы. Я не хочу слушать их крики. Как насчет кружки пива в «Белморе»? И у Пуллера сегодня есть кое-что вкусное. Я видел, когда шел сюда нынче утром.

Они удалились. Старый Брайс никак не мог успокоиться; проходя мимо скамейки со следами мела на спинке, он отвел взгляд в сторону.

2

Обитель Хиллера на Лэйбурн стрит 29 была довольно тихой. В сумрачном подвале обитали хозяйка миссис Джоли и ее дочь, девушка, которой было чуть больше или чуть меньше двадцати лет; в цокольном этаже проживал клерк среднего возраста, который каждое утро очень рано вставал и мчался куда-то далеко в восточную часть города, к докам. Хиллер занимал первый этаж, а две комнаты выше снимали молодые люди, которые практиковались в мастерских Сохо. Один из них должен был стать переплетчиком, другой — мастером золотых и серебряных дел; но это были скорее догадки и сомнительные слухи, нежели твердо установленные факт. В этом доме не общались друг с другом. Его обитателей не связывали никакие узы, все они были молчаливы, держались обособленно и никогда не ломились соседям в двери. Два мастера ходили друг другу в гости по вечерам, Хиллер и клерк уже много лет просто здоровались при встречах и ничего больше. Когда-то, больше двадцати лет назад, в цокольном этаже жил веселый гуляка, который пару раз собирал у себя молодых друзей и пытался возродить традицию ночных вечеринок с хоровым пением. Но ему дали понять, что этого делать не следует: дела, на которые смотрели косо во времена миссис Рэддл, оказались под запретом в суровом царстве миссис Джолли. Он сбежал — искать Боба Сойера и Бена Аллена где-то еще, возможно, в ином мире. И дом погрузился в прежнее безмолвие.

Воцарившийся мир был нарушен (как и тишина душной безлунной летней ночи) вскоре после возвращения Хиллера с приморского курорта. Дело шло к утру, когда тишину разорвал ужасный грохот. Надвигался день – жаркий, безветренный, тягостный; ветерок, который подул в часы заката, давно уже утих. Свинцовые тучи закрыли небо и на бесчисленных улицах воцарилась духота. Человек, прогуливавшийся по Лэйбурн-стрит, возможно, собиравшийся подышать свежим воздухом на возвышенностях в Сэдлерс Уэллс и Айслингтоне, остановился на мгновение, зажег спичку и посмотрел на неподвижный язычок пламени. Даже в этом районе, где подолгу сохраняются вышедшие из моды вещи, где на стенах висят позабытые плакаты, где в комнатах висят тяжелые люстры, а кое-где встречаются викторианские восковые цветы – даже здесь люди открывали окна и старались вдохнуть свежего воздуха, позабыв о своих страхах, о том, что ночной ветер якобы разносит таинственную заразу.

Лондонский шум давно утих. Воцарилось глубокое молчание. Последняя машина или такси на Грэйс Инн Роуд, шаги последнего пешехода на мостовой – все звуки казались далекими, как шелест листьев в слабом дыхании ветра или стук редких дождевых капель среди ветвей. А потом ужасный грохот разорвал тишину в клочья, и затем дважды пробил Биг Бен.

После этого на несколько секунд наступила тишина. Затем испуганные люди начали выскакивать из кроватей, спотыкаясь, опрокидывая кресла и столики: fragor et strepitus. Клерк на цокольном этаже проснулся с громким криком, как будто решил, что дела зовут его на дно морское, а не на склад возле доков. Один из молодых людей с верхнего этажа распахнул дверь и крикнул что-то на славянском наречии. Миссис Джолли оставила свою напуганную дочь, спокойно подошла к двери Хиллера и попросила, ради всего святого, объяснить, что он делает.

И в этот момент появился он; только что очнувшийся ото сна и шокированный непривычным пробуждением. Он осмотрелся по сторонам – но никак не мог собраться с мыслями. Его соседи поднялись или спустились по лестнице, напуганные люди в помятой одежде – настоящие герои последнего акта веселой комедии.

— Что был за шум? — наконец воскликнул Хиллер. – Газ взорвался? Кто-нибудь пострадал?

— Это случилось в вашей комнате, — сказал мистер Питл, клерк снизу. — Я подумал, что на меня обрушился весь дом. В передней, — добавил он, когда Хиллер заглянул в только что покинутую им спальню. Тогда Хиллер распахнул дверь гостиной, и все столпились у входа.

— Осторожнее, тут стекла! — воскликнул мужчина, ранее говоривший на славянском наречии; он осторожно приблизился к газовой горелке. Газ зажегся, и в свете двух рожков собравшиеся смогли разглядеть царивший в комнате разгром.

Над каминной полкой стояло огромное зеркало в массивной, богато разукрашенной золоченой раме, в стиле шестидесятых годов. Миссис Джолли и ее друзья находили его очень красивым, дорогим и редким – необычным для тогдашней упадочной эпохи. Эта ужасная штуковина как будто сорвалась со стены, рухнула на стол и раскололась на две или три сотни осколков, которые теперь ярко блестели сверкали на полу. Миссис Джолли оплакала потерю зеркала, которое досталось ей от тети Бесси из Нунитона; остальные широко разинули рты, потом затараторили все разом. Наконец один из молодых ремесленников, встав на кресло, добрался до белой мраморной каминной доски и осмотрел шнур, на котором висело прежде зеркало.

— В полном порядке, — сказал он, проверив остатки веревки. – Похоже, что ее просто разорвали. Занятно.

— Не пытайтесь все убрать сегодня ночью, — сказал Хиллер опечаленной миссис Джолли, — и что бы вы ни делали, не становитесь на колени, иначе поранитесь об осколки. Принесите утром метлу или что-то подобное. И не беспокойтесь о моем завтраке, я пойду и перекушу где-нибудь.

Все они согласились, что не нужно ничего делать до утра, и, зевая, разбрелись по своим комнатам. Хиллер больше не задумывался о случившемся. Он отлично позавтракал в гостинице и, вернувшись, обнаружил, что комната уже в полном порядке. «Старинный вид Болтонского аббатства» висел на месте чудовищного зеркала, и хозяйка была печальна, но спокойна. Ей было непросто смириться с предполагаемым несчастьем, которое предвещало разбитое зеркало. Но она утешала себя тем, что сейчас многие не верят в такие вещи.

Несколько дней спустя он решился прогуляться утром гораздо дальше обычного. Ветер теперь задул с севера; он развеял тяжелые тучи, нависшие над Лондоном. Свежесть и благоухание распространились среди серых стен Лэйбурн стрит, лучи солнечного свет танцевали и блестели среди цветущих тополей. Хиллер отправился в путь, предпочтя привычный автобус, которые доставил его в Уимблдон, полный света и воздуха. Он медленно прогуливался по дороге, вдоль которой тянулись роскошные дома, изредка видневшиеся сквозь деревья и кустарники; и в этот момент его внимание привлек резкий звон разбитого стекла. Хиллер, не проявив любопытства, пошел дальше; но позади раздались шаги, кто-то закричал «Стой!» — и грубые руки схватили его за плечи и развернули. Но Хиллер сохранил самообладание. Человек, преследовавший его, был коренаст и мускулист, внешностью он напоминал профессора Гексли — обычно доброжелательный, без сомнения, но агрессивный во время приступов гнева.

— Ты это сделал?! — воскликнул он.

— Что сделал? — удивленно спросил Хиллер.

— Ты разбил мою оранжерею. Ты мог и меня убить!

— Надо же! — воскликнул Хиллер. – Неужели похоже, будто я только что разбил оранжерею или сделал что-то подобное? Кроме того, я видел никаких оранжерей сегодня утром; в последние десять минут я не сходил с этой тропинки. О чем вы вообще говорите?

Разъяренный мужчина посмотрел на Хиллера, затем схватил его за руки, за правую и левую, и осмотрел открытые ладони.

— Прошу прощения. Я понимаю, что ошибся. Извините меня. Но не могли бы вы пройтись со мной немного? Мне следует показать вам, что произошло.

Хиллер развернулся, и мистер Хорнкастл, как он представился, провел путешественника через заднюю калитку ворота в свои владения. Извилистая тропинка среди кедров, кипарисов и тисов привела их к покрытому гравием участку, на котором стоял богатый загородный дом; мистер Хорнкастл красноречиво указал вперед. Там обнаружилась большая оранжерея, столь же уродливая и вычурная, как многие другие, с вычурным куполом, в котором зияло большое неровное отверстие. А внутри, на полу, среди разбитых цветочных горшков, взрыхленной земли и сломанных цветов лежал огромный кусок угля.

Хиллер понял, почему владелец оранжереи так внимательно осматривал его руки.

— И откуда взялся этот дьявол! – воскликнул мистер Хорнкасл, когда они вернулись к воротам.

Хиллер заметил, что это место слишком далеко от дороги – бросить уголь на такое расстояние мог разве что чемпион по метанию вещей, вдобавок злобный и жестокий человек. Маловероятно, что он подобный субъект мог здесь объявиться.

— Может, кто-то спрятался в тех зарослях, на краю вашего участка. Он выскочил, бросил кусок угля и вернулся в укрытие. Может, он и сейчас там.

— Возможно. Наверное, стоит на него поохотиться.

— Боюсь, он дождался, пока вы не вышли на улицу, а потом умчался, едва мы оказались в оранжерее. Но мы можем попытаться.

Они бродили среди вечнозеленых деревьев, заглядывали во все ямы, обшаривали густые заросли – но безрезультатно. Казалось вполне возможным, что преступник действительно дождался ухода мистера Хорнкастла и его возвращения вместе с Хиллером; едва они зашли в оранжерею – он ускользнул. После тщетных поисков новые знакомые пошли в бильярдную, где обнаружили виски и содовую. Мистер Хорнкастл сказал, что он полгода назад уволил садовника. Вполне возможно, что обиженный служитель решил поквитаться. Мистер Хорнкастл сказал, что ему придется поговорить с местным констеблем, еще раз извинился и проводил гостя к выходу. И Хиллер продолжил путешествие; небольшое приключение его развлекло. Он так давно жил вдали от мира, что мелочи веселили его, как прогулка по унылой улице веселит человека, который провел несколько лет в тюрьме. Хиллер обнаружил, что думает об источниках богатства мистера Хорнкастла, о причине увольнения бывшего садовника, о результатах общения с полицией. Джонсон частенько удивлялся тому, что в конце восемнадцатого века почти перестали курить – по его мнению, курение было прекрасным способом провести время. Но есть немало заменителей табака…

Ничто не предвещало дождя, небо покрывали легкие облака, в воздухе разливались спокойствие и легкая печаль; и Хиллер вернулся после обычного визита в читальный зал Британского музея и поднялся по ступенькам в дом на Лэйбурн стрит. Он пребывал в довольном и счастливом настроении; два или три часа занятий прошли плодотворно, он по чистой случайности обнаружил нежданное сокровище, перелистывая страницы каталога. Основная тема, изучение которой привело его на Грэйт Рассел Стрит, поначалу казалась туманной и многообещающей, а со временем стала важной и серьезной; сводилась она к связям между легендой о семи отроках Эфесских и рассказами о смертных, осмыслению сходства Королевы Фей с Венерой Тангейзера, определению вины легендарных героев – таких, как Томас из Эрсилдоуна или король Британии из истории Мапп. А потом возник еще один вопрос: что связывает эти сказки с историей о приключениях Venerable Head в Мабиногионе? Все ли они символизируют одно и то же? Или, если речь идет о двух разных событиях, то не является ли одно из них божественным, а другое если не инфернальным, как в Тангейзере, то, по крайней мере, сомнительным, подозрительным и опасным? Очень интересные вопросы, подумал Хиллер. Все легенды имели, несомненно, дохристианское происхождение: возможно, некоторые из них претерпели изменения под влиянием Церкви, а другие, как например легенды Мабиногиона, по тем или иным причинам избежали религиозной цензуры и сохранили первоначальную форму? Он тщательно проанализировал собранные сведения, приняв во внимание данные из разных источников, отметив разные точки зрения.

«Сомневаюсь», – писал он, — «что церковный запрет некоторых легенд мог быть связан с простой ошибкой, смешением природы знака и смысла означаемого — Королева Фей и Венера были восприняты как сексуальные символы и вследствие этого осуждены. Однако это же можно отнести и к образности Песни Песней. Здесь присутствует символика, несомненно и однозначно сексуальная, но книга не была исключена из канона, природа знака не скрыла и не осквернила смысл означаемого. Современные исследователи, конечно, ставят под сомнение существование любой символики и представляют всю книгу простым собранием любовных песен. Это мнение не следует принимать во внимание, поскольку оно противоречит не только христианской традиции, но и всем восточным учениям. Песнь Песней Соломона написана символическим языком, который понятен всем жителям Востока, независимо от веры и возраста.

Все это кажется довольно простым и понятным; но на втором плане остаются трудные, почти неразрешимые вопросы. Сравните Песнь Песней с общепринятой ортодоксальной интерпретацией – и перед вами возникнет проблема: законна ли мечта о Рае Земном или попытка его обретения; как обойти огненный меч; как вернуть утраченное в физической реальности. Следует отметить, что в сюжете «Мабиногиона» есть заметное сходство с эдемскими главами Книги Бытия. Поедание некого запретного плода или открытие некой запретной двери – уничтожают волшебство навсегда. Адам и Ева знали, что ворота Рая закрылись для них навсегда; спутники Врана Бэндигейда, когда отворилась дверь, ведущая к Корнуоллу и Абер Хенвелен, увидели, что предел счастья ими достигнут и пройден: «И заглянув туда, они увидели все прегрешения, которые совершили, всех друзей и товарищей, которых потеряли, и все горести, которые их постигли – как будто все случилось в один миг и в одном месте». Так завершилась «История о Благородной Голове».

Не было надежды и не было возможности вернуться: им вовек уже не услышать трех волшебных птиц Рианнон, «поющих некую песню».

Конечно, может статься, — продолжал он, — что сказки о Королеве Фей содержат тот же самый скрытый смысл, что и аналогичные истории о таинственной утрате, изложенные в Книге Бытия и уэльских легендах. Их можно истолковать как рассказы о Parens Protoplastus, об Адаме, архетипическом или платоновском человеке; они посвящены не реальным людям; хотя в некоторых легендах исторические личности, такие как Томас Эрсилдаунский, попадают в Волшебную страну и переживают там некие приключения. Это стоит запомнить – возможно, данная деталь имеет значение, а возможно, и нет».

Хиллер сделал все нужные записи и практически завершил дневную работу, когда он заглянул в один из томов каталога и наткнулся на название, которое отчего-то привлекло его внимание. Автором был преподобный Томас Хэмпол, книга называлась «Прогулки по Лондону: размышления на улицах столицы». Год издания – 1853-й. Хиллер едва мог ли мог объяснить, из-за чего он заинтересовался этим претенциозным названием с намеком на морализаторство: возможно, воспоминания о собственных прогулках по окрестностям пробудили в нем желание сравнить свой опыт с наблюдениями давнего путешественника. В конце концов он заполнил формуляр и получил книгу, тонкий том in-octavo, переплетенный в выцветшую коричневую ткань со смутно различимым тиснением. В книге обнаружился фронтиспис под названием «Олд-Уэллс, Кэнонбери» с гравюрой на стали Дж. Роспикса, созданной на основе знаменитой картины Р. Лэндона: ничего особенного, но в то же время с намеком на очарование, которого часто недостает рассудочным современным работам. Вдалеке виднеется фасад классических очертаний; на среднем плане — тенистые деревья, склоненные над ровными газонами; впереди — модные леди и джентльмены, одетые по моде Регентства, окружают фонтан, любуясь мраморной нимфой, которая возносится из его глубин. Взглянув на эти странные изображения, Хиллер обратился к книге, столкнулся с обращением «Благородный читатель», но однако же продолжил чтение.

«Случалось ли вам когда-нибудь», — вопрошал автор, — «встать с ранней зарей в летний день, прежде чем лучи солнца озарили город, когда они лишь только коснулись куполов и шпилей? Вы поднялись с дивана, усталый, возможно, невыспавшийся, или, возможно, вынужденный заняться неотложными делами – и вы прошли по знакомой улице, где располагается ваша обитель, по улице, которая слышала ваши шаги и днем, и ночью, но не в час рассвета? Если таков был ваш удел, то не заметили ли вы действия неких магических сил? Привычный мир утратил свой знакомый вид. Дома, мимо которых вы ежедневно проходили, возможно, на протяжении многих лет, выглядели так, будто вы их видели в первый раз. Они претерпели мистическую трансформацию, превратившись во что-то роскошное и странное. Хотя они созданы без особенного творческого напряжения, хотя они построены из красного кирпича, камней и гипса, хотя ни Пентеликус, ни Феррара не приложили руку к их сотворению – все же вы готовы утверждать, что они теперь «‘Stand in glory, shine like stars, apparelled in a light serene”.. Они стали магическими убежищами, обиталищами богов; более желанными, нежели легендарные купола восточных дворцов или отделанный драгоценностями зал, построенный для Аладдина в арабской повести».

И так далее и тому подобное:

«И если ветви дерева протянутся над стеной сада, вы готовы поклясться, что его корни уходят в землю Рая».

«Ваш мир может быть ограничен холмами Хэмпстеда или Хайгейта; но в свете Авроры эти холмы возносятся над землей, которая находится очень далеко».

Далее следовало довольно много рассуждений в том же духе; а затем любопытный пассаж:

«Но все эти впечатления в скором времени исчезают. Как только солнце поднимается в небо, видение тает в дневном свете; дома, деревья, близкие и дальние предметы приобретают обычный вид; и волшебный пейзаж превращается в знакомую унылую улицу. Возможно, вы сможете упрекнуть себя, что дали волю чувствам, что обманулись или увлеклись фантазией из-за того, что оказались в необычном месте при необычных обстоятельствах. Тем не менее некоторые говорили, что это исключительно наш выбор – видеть в мире красоту или даже нечто большее. В связи с подобными переживаниями высказывается мнение, что все эксперименты алхимиков Средневековья, обыкновенно считающиеся «снами на заре философии», попытками невежественной и суеверной эпохи овладеть истинами философского знания, были на самом деле связаны не с трансмутацией металлов, а с трансмутацией самой Вселенной. К алхимическим философам, их методам и целям не всегда благосклонно относились люди, занимавшие высокие посты в церковной и государственной иерархии; но говорят (я не знаю, справедливо или нет), их скрытые принципы и замыслы могли вызвать куда большее осуждение; тогда алхимикам не удалось бы избежать самых суровых наказаний. Это кажется вполне вероятным, если мы вспомним историю о знаменитом монахе Бэконе и сделаем вывод, что люди, стоявшие у власти в эпоху средневековья, без малейшего снисхождения относились к неразрешенным или необычным теориям и экспериментам».

Хиллер пропустил несколько страниц. Он чувствовал, что эта находка, эта странная и удивительная книга, заслуживала большего внимания; ее изучение не могло стать всего лишь эпилогом к обычным дневным занятиям. Но прежде чем он возвратил библиотекарю выцветший том, его внимание привлек абзац, набранный курсивом:

«Сия метода, или искусство, или наука, какое бы название вы не выбрали (полагая, что она в самом деле существует), имеет целью возвращение в изначальный Рай; она должна даровать людям путь к радости и счастью. Я не имею права утверждать или отрицать, что такие опыты возможны и что они действительно предпринимались. Поэтому я предоставляю решение вопроса, людям, наделенным соответствующими умственными способностями и склонностями».

Закрывая дверь своей комнаты, Хиллер почувствовал, что день прошел весьма плодотворно. Он решил тщательно изучить «Прогулки по Лондону» и узнать все, что возможно, о неведомом авторе, Томасе Хэмполе; в кратком предисловии к книге был указан адрес: «Клиффордз-Инн». Чайник и спиртовка уже стояли на столе; заварив чай, Хиллер раскурил трубку и устроился поудобнее, решив посвятить вечер заметкам, которые он сделал в читальном зале, материалам к странной книге, которую он собирался написать – когда-нибудь.

И вдруг эти спокойные занятия были прерваны самым необычайным образом – казалось, разверзлись адские врата. Мебель затряслась и заскрипела, побелка осыпалась, сам Хиллер, его стол и ковер покрылись белой пылью. Можно было бы предположить, что в комнате наверху играли в бадминтон, используя стулья вместо ракеток; в партии явно пригодились и вазы с каминной полки. Хиллер выбежал из комнаты и позвал хозяйку.

— Господи спаси! — завопила она. — Мистер Зерни, должно быть, сошел с ума.

В самом деле, из комнаты мистера Зерни слышался шум. Хиллер и госпожа Джолли без промедления отправились туда. В помещении царил настоящий хаос. Огромный шкаф с одеждой рухнул на пол. Два кресла разлетелись в щепки. Весь фарфор был разбит. Разрушения выглядели просто ужасно. Когда мистер Зерни увидел это, он закричал. Но он к случившемуся явно не имел отношения, потому что работал сверхурочно и вернулся домой из своего заведения только через час. Его сосед Хэддок находился за городом, его отправили с каким-то поручением. Сомнения, растерянность и гнев овладели всем жильцами дома. И вопрос миссис Джолли, обращенный к ней самой и ко всему миру — «Кто же будет платить?» — стал для нее важнее загадки Сфинкс. «Мое прекрасное зеркало, висевшее в комнате Хиллера, только сегодня ночью разбилось вдребезги», — рассказывала она своим подругам и соседкам. – «И что же теперь делать? В самом деле, можно задавать подобные вопросы, и ответит только эхо: и кто же… Кто за все заплатит? Мне и за пять фунтов не купить такого зеркала, кресла годны только для растопки, а весь этот фарфор понадобится разве что мусорщику».

«Но как это случилось? И кто это сделал это? Вот что я пожелала бы узнать, если бы оказалась на вашем месте, миссис Джолли. Вот так».

«Именно так я и говорила вчера вечером своему мужу», — перебила другая дама. Я говорю ему: “Альберт, за всем этим что-то кроется”, я говорю, ‘что-то, о чем мы не знаем. Во-первых”, говорю, “в гостиной миссис Джолли на каминной полке стояло красивое зеркало. И даже не думай”, говорю, “что это прекрасное зеркало разбилось просто так. Миссис Джолли дала мне подержать веревку, на которой она висела. Я ее собственными глазами видела”. И я говорю: “Это не простая случайность. Ведь веревка была прочной, как новая, ее, должно быть, разорвали нарочно, и сделать это мог только сильный человек. И вот что я скажу”, говорю, “кто же сделал это? А теперь еще в той комнате наверху; там как будто сумасшедшие дрались!»

Вмешалась третья женщина:

«Я ничего не могу сказать насчет того зеркала. Я никогда его не видела и не видела веревки, на которой оно держалось.
С веревками случаются презабавные вещи; вы сами знаете какие. Но стулья сами собой не переворачиваются. Это уж наверняка. Так кто же перевернул их? Вот здесь, по-моему, и есть тайна. Это тайна, подумала я прошлой ночью, когда услышала обо всем – самая настоящая тайна. Мы знаем, что кто-то опрокинул шкаф, перевернул два стула и перебил фарфор. Кто это сделал? Кто-то из домашних или человек, который пришел с улицы? Либо то, либо другое, вот как мне кажется».

Миссис Джолли разъяснила свое мнение:

«Было около семи часов, когда это произошло», — начала она. «Мистер Питл вернулся, наверное, за полчаса до того. Я жарила отбивную на ужин; все было уже готово, мясо стояло в духовке, и Энни», — она указала на свою дочь, — «на минутку убежала на Нью-Стрит за кружкой пива для мистера Питла, и я ждала, когда она вернется, стоя у окна и готовясь отнести ему поднос. Вот я увидела, как Энни возвращается, я поставила тарелку на поднос, и Энни вошла с кувшином, и затем послышался ужасный грохот и шум, и закричал мистер Хиллер. Я подумала, что упала. Но я не видела, чтобы кто-нибудь входил в дом, а ведь я наблюдала за дверью до самой последней минуты».

«Не в ту минуту», — сказала одна из женщин, — «нет, конечно, нет. Но он, возможно, уже нескольких часов где-то прятался, судя по всему, что известно нам. В той самой комнате, возможно. Я полагаю, вы не входили в комнату с утра, с тех пор, как заправляли кровать».

«Надо же!» — воскликнула миссис Джолли, которая сочла одно лишь предположение о врагах, прятавшихся в ее доме, поистине ужасным. «Подумать только!! Вы совершенно правы, миссис Долман. Я содержу мои комнаты в чистоте и порядке, как только могу, и мне не приходилось после десяти утра подниматься на этот этаж, не говоря уже про номер мистера Зерни».

«Вот видите. Кто-то мог прятаться там. Нельзя же следить за входной дверью весь день напролет».

«Предположим, что они вошли – но как же они вышли?»

«Очень легко. Люди, которые могли войти и спрятаться, точно так же могли потом спрятаться и выйти. Я не думаю, миссис Джолли, что вы осматривали другие комнаты на верхнем этаже».

«Я даже не подумала об этом», — ахнула миссис Джолли. «Ну надо же!»

«Вот в чем все дело. Он подождал, когда стемнеет, когда все утихнет и все улягутся спать — а потом так же легко выскользнул наружу».

Все подумали, что миссис Долман разрешила загадку. Но миссис Джолли задала новые вопросы.

«Но для чего же они устроили такую ужасную проделку. У меня в целом мире нет врагов, насколько мне известно. Я не вижу здесь никакого смысла».

Все признались, что не могли найти никаких объяснений. Потом вызвали полицейских. Они пришли, осмотрели дом, опросили жильцов, задали вопросы об уволенных служащих и, подобно миссис Джолли и ее подругам, не пришли ни к какому решению.

Инспектор, или суперинтендант (кем бы он ни был) выдвинул, разумеется, свою версию, но она, казалось, не слишком помогла в расследовании.

«Помню», — сказал инспектор миссис Джолли, — «у нас лет девять-десять тому рассматривалось похожее дело Хорсни. Оно не подпадало под нашу юрисдикцию, там в общем-то не было ничего криминального. В итоге мы не имеем никаких отчетов, которые можно использовать для сравнения. Но все обстоятельства были подробно описаны в газетах, особенно в вечерних газетах; там происшествию уделили несколько колонок. Насколько я помню (я читал эти статьи), все дело Хорнси сводилось к нескольким сломанным вещам: был нанесен ущерб в два или три фунта. Вещи падали и разбивались. Семейство усаживалось по вечерам у камина – а потом то разбивалось зеркало, то в центр комнаты падал кусок угля. Фарфоровая и стеклянная посуда тоже пострадала; судя по сообщениям в газетах, вещи летали из одной комнаты в другую, причем самым странным образом. Потом еще был рассказ священника, друга семьи, Кажется, его цитировали в газетах; он видел, как металлическая пепельница упала с каминной полки и свалилась ему на ноги, хотя он сидел в другом конце комнаты. Весьма удивительно, без сомнения. Я не утверждаю, что сам все видел собственными глазами; я говорю исключительно о том, о чем прочитал; по моему мнению, за этим кроются какие-то махинации или что-то подобное, как, полагаю, и в вашем случае, миссис Джолли.

Но мне вспоминается одна деталь; кажется, она очень важна. Надо сказать, я не до конца понимаю смысл… Но в той семье было несколько молодых людей, пара мальчиков, от тринадцати до пятнадцати лет, помнится. Говорили, что через три или четыре недели после того, как удивительные явления закончились, у одного из мальчиков начались эпилептические припадки. Сам я не могу разобраться, есть ли здесь какая-то связь, даже если признать, что члены семьи и их друг говорят правду.

Так вот, миссис Джолли, как я понимаю, ваша дочь – единственная жительница дома, которую можно назвать молодой. Похоже, это так».

Миссис Джолли покраснела под пристальным взглядом полицейского.

«Вовсе нет», — возразила она. – «Мистер Зерни и мистер Хэддок тоже довольно молоды».

«А сколько им лет, вы можете сказать».

«Ну, мистеру Зерни должно быть двадцать пять, А мистер Хэддок на пару лет старше — что-то около того. Возможно, чуть больше или чуть меньше».

«Ах, да, миссис Джолли, но это не совсем то, что я имел в виду, когда упоминал о молодых людях. Двадцать пять, могу заметить, это довольно зрелый возраст и даже более чем. Но я-то говорил о более юных, о подростках, как говорится. Сколько сейчас лет вашей дочери, о которой мы говорили — если можно спрашивать о возрасте юной леди?»

Миссис Джолли, по ее словам, пристально посмотрела на офицера. Она хотела – она очень хотела – сказать ему, чтобы он занимался своими делами. Но она поняла, что не следовало ссориться с полицией, и поэтому ответила холодно: «Энни будет девятнадцать, девятнадцать в декабре».

«Вот как. Теперь у нас есть подсказка, как говорил один мой знакомый джентльмен из театра. Вот это больше подходит. И – конечно, извините меня за такой вопрос — у нее никогда не возникало проблем такого рода. Понимаете мою мысль?»

 Миссис Джолли была потрясена. Она не читала детективов; но она слышала о чудодейственных способностях сыщиков. Нет, она не верила в эти сказки. «Много выдумки и много ерунды, если хотите знать мое мнение», — так она говорила. Теперь она поверила — и задрожала. Кто бы мог подумать? Ее имущество было повреждено и уничтожено; она вызвала полицию, и некими извилистыми и таинственными путями допрос привел ее к приступам Энни. Ей не хватило мужества опровергнуть факты.

«Не настоящие припадки», — заметила она. «И это было давно. Она упала с лестницы в кухне, когда ей было тринадцать лет, и ушибла голову. Но доктор сказал, что она поправится. И она поправилась. И у нее не возникало никаких проблем с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать».

— Вот так, вот так, — сказал полицейский. — Я понимаю. Что ж, я боюсь, мы больше ничего не сможем сделать, миссис Джолли. Всего доброго.

Он ушел с видом человека, который разгадал темную и пугающую тайну, которая выходила за пределы человеческого разумения. Он внушил миссис Джолли твердую уверенность в чудеса детективного искусства. Два или три часа назад она могла оценить ситуацию с обычных позиций здравого смысла. В самом деле, ее просто шокировало то, что сыщик в данном сложном случае так ничего и не нашел. Было абсолютно ясно, что Энни не имела никакого отношения к разбитому зеркалу и повреждениям в комнате мистера Зерни. В первом случае девочка спала в постели рядом с матерью; во втором – подходила к кухне, держа в руку пивной кувшин. Алиби Энни было несомненным, однозначным, нерушимым. «Вот так так» — больше миссис Джолли нечего было сказать.

И все же она немного опечалилась – ведь ей приходилась возвращаться к привычному здравомыслию и к прежнему скептическому отношению ко всяким тайнам и ремеслу детектива.

— В конце концов, — заявила она в утешение, обращаясь к старой подруге, — скажу, что это настоящее чудо: ведь он же узнал о болезни моей бедной девочки. Я не знаю, как он это сделал. Удивительно. Ничего от них не скроешь, все прошлое для них как на ладони, миссис Хэммонс